Том 1

От века к веку в литературу приходило все больше разночинцев. Было время, когда за плечами писателя стояли, как правило, либо знатная родословная и бедность, либо отсутствие родословной и немалое состояние. В таком случае родословную покупали за деньги. В восемнадцатом и девятнадцатом веках количество тех, кто нуждался в этой покупке, заметно возросло, но у писателей как-то отпала охота к таким бессмысленным тратам. В двадцатом веке простолюдины буквально хлынули в литературу. Понятие «хорошей семьи» изменилось. Считалось вполне достаточным, если родители имели какую-либо интеллигентную профессию. Но писатели двадцатого века не могли в большинстве своем похвастаться даже этим. Они приходили, что называется, кто откуда.

В каждой мещанской семье, надо думать, гордятся какими-нибудь родственниками, достигшими многого на жизненном поприще. Семья Уэллса не составляла исключения. Там гордились дедом, старшим садовником лорда Лисли, и другим дедом, который какое-то время, пока не разорился, содержал деревенский трактир. Дети этих почтенных людей не сумели уже так высоко подняться по общественной лестнице. Дочь трактирщика Сара Нил была горничной в старинном поместье Ап Парк, сын старшего садовника, Джозеф Уэллс, — младшим садовником в том же Ап Парке. Во всяком случае, так обстояло дело, когда они познакомились. И если у Сары Нил, с ее истовой религиозностью, почтением к вышестоящим и твердым характером, были еще какие-то надежды на повышение, то у младшего садовника — решительно никаких. Он был веселый, добрый, но не очень работящий парень, увлекавшийся только игрой в крикет.

Впрочем, именно крикет выручил Сару и Джозефа, когда они поженились и приобрели посудную лавку в Бромли, маленьком городке неподалеку от Лондона. Сара Уэллс очень гордилась независимым положением жены лавочника, но одной гордостью не проживешь, а лавка почти не приносила дохода. Тогда-то Джозеф Уэллс и стал профессионалом, начал играть в крикет за деньги. Лавка обеспечивала им респектабельность, крикет — возможность ее поддерживать и не обнищать вконец.

В их тесном и грязном домике, где сияла чистотой только выходившая на улицу витрина, и родился 21 сентября 1866 года Герберт Уэллс. Жизнь городка текла сонно, размеренно. Лениво переговаривались, стоя в дверях своих лавок, обитатели центральной, торговой улицы, где жили в числе прочих Уэллсы. Изредка появлялся покупатель. Его примечали издалека и тотчас начинали гадать, к кому он зайдет. Здесь тоже существовала своя табель о рангах. Аптекарь считался на голову выше всех остальных. За ним шли хозяева галантерейных, посудных и прочих лавок. Потом всякие там бакалейщики и мясники. Торговавших вразнос за людей не считали. И тем более презирали обитателей окраин — тех, у кого не было никакой собственности и чьи дети ходили в бесплатную казенную школу.

Сара Уэллс, конечно, не допускала и мысли о том, чтобы отдать сына в школу, где учились дети простонародья. Его определили в «Коммерческую академию Морли». В этом названии все было обманом, кроме разве последнего слова. Фамилия хозяина, директора и главного учителя действительно была Морли. В школе, правда, учили кое-каким основам коммерции — усерднее всего четырем правилам арифметики, — но называлась она так прежде всего потому, что в ней учились дети «коммерсантов», как предпочитали именовать себя бромлейские лавочники. А слово «академия» было приманкой, чтобы лавочники охотнее отдавали туда своих детей. И Герберт стал усердным учеником «Коммерческой академии», хотя при всем своем усердии он очень мало что там приобрел.

В «Опыте автобиографии» Уэллс с удивительной скрупулезностью прослеживает свою родословную. И делает он это отнюдь не в надежде открыть какого-нибудь знатного или культурного предка. Напротив, он с удовольствием выясняет, что таковых у него не было. С незапамятных времен все Уэллсы и Нилы были слугами, в лучшем случае лавочниками. Они принадлежали к замкнутому классу, у которого были свои традиции, свои обязательные занятия, своя гордость — господские слуги из крупных поместий и бывшие господские слуги, которые прикопили деньжат и вышли в мелкие лавочники. Этот класс просуществовал не одно столетие и был очень сплочен благодаря единству понятий, общим страхам и общим надеждам. Внутри этого класса был свой снобизм, но еще больше он проявлялся по отношению к тем, кто стоял ниже на общественной лестнице.