Том 1

В обороне почти весь полк сносил к нему немецкие, швейцарские и наши старенькие, случайно и не совсем случайно найденные механизмы, и каждый с радостным удовольствием уходил, чувствуя ожившие часики на руке. Не ремонтировал Елютин и отказывался чинить только тогда, когда приносили к нему часы карманные. Был случай: он наладил и выверил прекрасный трофейный «Мозер» для Кондратьева, тот подарил его лейтенанту из полковой разведки, а через неделю лейтенант погиб — разорвалась мина, раздробила карманные часы, и осколки механизма загнало в живот. Узнав об этом, Елютин несколько дней ни с кем не разговаривал, пролежал в землянке, отвернувшись к стене, и наотрез отказывался работать. Поэтому, не забывая роковой случай, Кондратьев порой чувствовал себя неловко перед пим.

Кондратьева знобило. Вздрагивающими пальцами он разгладил неровно пришитый черными нитками подворотничок, озябнув, натянул гимнастерку, застегнул воротник на исхудавшей шее.

— Смотри-ка, смотри-ка, товарищ старший лейтенант! Опять какой-то славянин лезет! — закричал Кравчук с досадой. — Соображает?..

Тотчас раздался сдвоенный взрыв. Будто что-то гулко лопнуло около ушей.

Кондратьев увидел холодную синь Днепра, на ней далекую песчаную желтизну острова. Там, отрываясь от желтизны, засновала на воде лодка, замелькали весла. Возле ушей Кондратьева снова оглушительно лопнуло, и рядом с лодкой вырос столб воды. Стрелял немецкий танк. Он стрелял где-то слева, на высоте, и так близко, что было ощущение, словно в двух шагах рвались ручные гранаты. Лодка кормой пошла к берегу, ткнулась в песок, из нее выскочили двое, побежали к кустам. Сейчас же в той стороне, где прямой наводкой стрелял танк, заскрипел, заиграл шестиствольный миномет. Разрывы легли в середине острова, над вершинами деревьев пополз дым. А остров кишел людьми.

— Похоже, наш старшина хотел переправиться, — сказал без улыбки Кравчук. — Ночью, видишь, темно, а днем все удобства: солнышко печет, танки стреляют. Благодать!

— Вечная история, — сказал Деревянко, — дрожит, аж листья падают. Ну, что ты скажешь, Бобков?

Бобков, сидя на солнцепеке, в шинели, накинутой на голое тело — видна была просторная грудь, — старательно проверял швы нательной рубахи, говоря:

— Капитана нет, этот бы начесал старшине. На одной ноге вертелся бы. А то отъел морду — об лоб поросенка убить можно… Нашего-то он не особенно боится. На шею сел. Оседлал.

Сказал это веско, но вроде бы между прочим, занятый важной солдатской работой, и Кондратьев, услышав, сконфуженно нахмурил болевший лоб.

Снизу по берегу Днепра поднималась Шура с полотенцем, по-мирному перекинутым через плечо. Влажные волосы у маленького розового уха золотисто светились на солнце. Чистоплотно белел свежий подворотничок на тонкой шее; на погонах гимнастерки, плотно сжатой в талии офицерским ремнем и обтянутой на бедрах, блестели капли. Взглянула из-под мокрых ресниц на Кондратьева, серые глаза ясно прозрачны после ледяной воды, сказала:

— Батюшки, какая неловкость! Разве так пришивают подворотничок? И черными нитками насквозь. Снимайте-ка.

Она не засмеялась, не пошутила, с серьезной бесцеремонностью начала расстегивать пуговицы на груди Кондратьева; от глаз ее и от волос, мнилось, веяло непорочной свежестью. Он беспомощно оглянулся на солдат, дрожа в ознобе, легонько отстранил ее показавшиеся очень холодными пальцы.

— Не надо. Прекрасно пришит. — И, покашляв, забормотал: — Вы купались? В такой холод?

Шура, сдвинув брови, кинула вызывающий взгляд на Кравчука; он смотрел на нее пренебрежительно и ревниво.

— Подворотничок, конечно, чепуха, — сказала Шура. — И так сойдет. А вот полежать бы вам надо, товарищ старший лейтенант. А впрочем, может, и это сойдет.

— Нет, пожалуй, я пойду. Полежу, правда, — торопливо проговорил Кондратьев, зябко ссутулясь, и направился к землянке.

Он боялся и стеснялся Шуры, особенно при солдатах, стеснялся ее внимания к себе, своей грязной нижней рубахи и, чувствуя эту физическую собственную нечистоту, боялся ее женских упругих бедер, белой шеи, ее высокой маленькой груди, облитой гимнастеркой, ее внешней девственной чистоты и легкой вызывающей доступности.

— А мне подворотничок не подошьешь? — спросил Кравчук Шуру значительно-осторожно. — Я с охотой!..

— Давай уж! — сердито сказала Шура.

— Вот-вот, без охоты, вижу, — проговорил Кравчук. — Сам пришью. — И неожиданно спросил, криво усмехаясь: — К Кондратьеву липнешь? Быстро капитана забыла. Эх ты!

— Что ты понимаешь, свекровь несчастная? — живо сказала Шура и, покачивая бедрами, стала подыматься к землянкам вслед за Кондратьевым.

— Зачем ты пристал к ней? — заметил Елютин миролюбиво.

— Верно, — произнес Бобков с тяжеловесной защитой. — Ей тут среди нас тоже не мед. И не наше дело ей советовать.

— Капитана жалко, — ответил Кравчук, тоскливо глядя Шуре в спину.

Кондратьев между тем подошел к своей землянке, вырытой на берегу, — соблюдая субординацию, Кравчук приказал отрыть ее отдельно, — и тут же увидел в дверях соседней землянки телефониста Грачева.

— Товарищ старший лейтенант, к телефону!..

— Кто?