Том 1

Вместе с Бобковым поднимаясь к орудиям, покачиваясь от слабости, Кондратьев с замиранием сердца думал о недавнем бредовом счастье (было ли оно?), и не хотелось верить ни в щелканье пуль о стволы сосен, ни в частые взлеты ракет на берегу, ни в близкий треск пулеметов.

Но в первой же траншее пришлось пригнуться так, что железный крючок шинели впился в горло, головы поднять было нельзя. Проходя мимо орудий, он увидел при свете ракет, что расчеты лежат на земле и снарядные ящики раскрыты. В ровике осторожно звенели ложки о котелки: по-видимому, старшина прибыл.

Глубокий окоп НП младшего лейтенанта Сухоплюева был тесно набит знакомыми и незнакомыми артиллерийскими офицерами. Все они, возбужденные недавней переправой и чувством опасности, почти в голос переговаривались между собой, жадно курили в рукав. Двое радистов монотонно отсчитывали — настраивали рации.

Полковник Гуляев, грузно расставив ноги, стоял посреди окопа, лица не было видно, надвинутый на лоб мокрый козырек фуражки зажигался розовыми шариками — отблесками ракет.

— Спали? — с угрозой спросил он Кондратьева. — Царство небесное проспишь! Санинструктор сказала; ты болен. Болен? Что?

— Был немного. Сейчас лучше.

— Смотри сюда! — Полковник вытолкнул откуда-то из глубины окопа оробелого Цыгичко, проговорил: — Этого вояку на твое усмотрение. Хочешь — казни, хочешь — милуй… Он тебя накормит, сукин сын!

— Вы что же, Цыгичко? — тихо спросил Кондратьев. — Как вам не совестно?

И старшина, весь съеживаясь, вобрав голову в плечи, нелепый в кургузой кондратьевской шинели, испуганно забормотал:

— Не мог, товарищ старший лейтенант… Я ж тоже под огнем был. С саперами был. Вчерась ночью. Вы же знаете, товарищ старший лейтенант…

— Не мог? А люди могли быть сутки голодными? А, братец ты мой? — выговорил Гуляев резко. — В пехоту! В роту Верзилина. Как раз у него мало людей. Верзилин! — крикнул он через плечо. — Зачислить старшину Цыгичко рядовым в роту! И дать ему винтовку, сукину сыну!

И тотчас из глубины окопа ответили:

— Слушаюсь, товарищ полковник.

Цыгичко тяжело, словно его сзади ударили по ногам, качнулся к Кондратьеву, схватился двумя руками за полу его шинели.

— Не виноват я, не виноват… Щоб я детей своих не бачил…

— Э-э, голубчик, у всех дети! — грубовато сказал Гуляев.

— Что вы, что вы? Как не стыдно! — растерянно заговорил Кондратьев, неловко пытаясь отнять руки старшины, но пальцы Цыгичко вцепились в его полу и точно закаменели. — Товарищ полковник… Я прошу. На мою ответственность…

Полковник Гуляев, брезгливо поморщась, повысил голос:

— Марш в роту, Цыгичко! Кто вы, мужчина, советский солдат? Или старая баба? Капитан Верзилин, проведи-ка воина в роту!

Не обращая более внимания на Цыгичко, полковник Гуляев уже смотрел на ярко озаряемую ракетами полосу еловой посадки; артиллерийские офицеры, присев под плащом и светя фонариком, стали разглядывать схему огня. А Кондратьев не мог успокоиться, сворачивал самокрутку, пальцы не слушались, и хотелось сказать какую-то резкость, заявить о никому не нужном на войне самодурстве, однако вместе с тем он понимал, что не скажет этого. И все же Кондратьев сказал, преодолевая хрипотцу в голосе:

— Вы напрасно, товарищ полковник. Он ведь не хотел…

— Слушай, комбат! — жестко перебил Гуляев. — Дело идет о судьбе наступления, а ты мне голову морочишь сантиментами! Постреляет из винтовки, в атаку походит, сухарики погрызет, поймет, что такое война, на своей шкуре. Так вот что. Максимов уже завязал бой. Полчаса назад. Выбрось чепуху из головы и слушай!

Только сейчас сквозь бесконечное шитье близких пулеметов, сквозь хлопки и щелканье немецких ракет слева и впереди Кондратьев услышал, как из-за тридевяти земель, отдаленные, глухие, неровно пульсирующие раскаты. Началось?.. Там — началось?..

— Радист, связь! Связь с батальонами! — крикнул Гуляев. — Что у вас, рация или ночной горшок?

— «Ромашка», «Ромашка», «Ромашка»… Плохо слышу… Плохо слышу… — речитативом доносился голос радиста. — Плохо слышу… Плохо слышу…

Все замолчали в окопе. С визгом проносились пулеметные очереди над головой.

Радист, медленно разделяя слова, доложил:

— Товарищ полковник, Максимов у окраины Бело-хатки. Встретили сильное сопротивление. Потери двенадцать человек и одно орудие. Танки. Есть опасность окружения. Готовятся к атаке. Ждите сигнала.

— Ясно! Связь с Бульбанюком! Быстро!

Опять молчание. Теперь все офицеры тесно сгрудились вокруг Гуляева. Телефонисты, проверяя линию, еле внятно переговаривались с тыловыми батареями. И лишь радист в глубине окопа торопливо и отчетливо выговаривал позывные:

— «Волга», «Волга», «Волга»… «Волга», «Волга», «Волга»… Товарищ полковник, с «Волгой» связи нет!

— Еще вызывайте! Вызывайте!

— «Волга», «Волга», «Волга»… «Волга», «Волга», «Волга»… «Волга», «Волга», «Волга»… — звучало в ушах Кондратьева, и после паузы: — Товарищ полковник, С «Волгой» связи нет!

— Как нет? Что голову морочите! Когда я слышу слева бой! Была связь! Вызывайте! Вызывайте!

— «Волга», Волга», «Волга»… «Волга», «Волга»… Товарищ полковник, «Волга» молчит.