Том 1

— Так что же делать? — растерянно спросил Ковшов. — Подскажите!

— Жить надо по-другому... Умом пораскинуть.

Савин вполголоса изложил свой план. Извещение о сдаче хлеба Илья Ефимович получит через несколько дней. Так пусть он не теряет времени и завтра же вывезет все сто пудов на приемный пункт. При этом Ковшову не мешает сказать хорошие слова о том, что он осознает трудности с хлебозаготовками и от души желает помочь Советской власти.

— Так ведь хлеб-то как в прорву канет! — взмолился Илья Ефимович. — А я ж его по́том, кровью...

— Можете не говорить. Я-то знаю, как он вам достается, — перебил его Савин.

В переулке, хлюпая тяжелым выменем, показалась корова. За ней с хворостиной в руке плелась Таня.

Илья Ефимович заслонил Савина спиной и спросил девочку, где ее носило до сих пор.

— Пеструха от стада отбилась! — пожаловалась Таня. — Еле нашла в озимях. Совсем избаловалась корова.

— Все вы избаловались! — буркнул Илья Ефимович. — Загоняй скотину — и спать...

Таня прошла мимо. Илья Ефимович и директор школы завернули за угол дома.

— Надеюсь, вы меня поняли, — сказал Савин. — Потеряете сто пудов — выиграете больше. Вы не школьник, и повторять вам больше незачем. — Он спрятал голову под капюшон и скрылся в темноте.

Постояв немного у дома, Илья Ефимович прошел переулком к амбару. Это была добротная постройка на четырех высоких столбах, с дубовой резной дверью и двумя замками: один деревянный, с «секретом», другой — железный и тяжелый, как утюг.

За прочными стенами в высоких сусеках лежало сухое, провеянное зерно ржи и пшеницы. Хлеб, который дороже всяких денег, который дает власть и силу!

Попридержи его до весны, и на базаре за каждый пуд заплатят втридорога. Нужно тебе прибрать к рукам человека, сделать его преданным и услужливым — и хлеб поможет тебе!

А вот теперь Илью Ефимовича хотят лишить этой всемогущей силы. Но есть своя правда и в словах Савина.

Думай же, Ковшов, думай, взвесь все, пораскинь умом!

...Через три дня рано утром Илья Ефимович оглушительно забарабанил в окно к Аграфене Ветлугиной. Плохо закрепленная половинка стекла выпала из рамы и со звоном разбилась о мерзлую землю на завалинке.

— Груня... соседка... проснись! — звал Ковшов.

Аграфена всполошенно подняла от подушки голову.

— Ты, Илья, в себе? — в сердцах сказала она. — Стекла бить... Загулял, что ли?

Накинув на плечи полушубок, заспанная и сердитая, Аграфена подошла к окну.

Ковшов стоял по другую сторону окна у завалинки и, пригнувшись, заглядывал в избу. Был он без картуза, волосы взлохмачены, рубаха не подпоясана.

— Беда у меня! — хрипло сказал он. — Хлеб украли!..

— Хлеб?! — вскрикнула Аграфена.

Окно было маленькое, низкое, и она, чтобы лучше видеть Ковшова, тоже пригнулась.

— Вчистую замели... без зерна, бандюги, оставили! Иди вот, будь свидетелем! — Илья Ефимович выпрямился и, покачиваясь, пошел к своему амбару.

«Что это он? Хитрит, бес лукавый, или и впрямь беда?» — подумала Аграфена, отыскивая платок.

С печки спустилась Нюшка и принялась обувать свои новые башмаки.

— А тебя кто зовет? — недовольно спросила мать.

— Так хлеб же украли, я слышала! — удивилась Нюшка. — Как же не пойти...

Аграфена сказала, что это не ее забота искать хлеб да к тому же к девяти часам надо поспеть в школу.

Мать ушла, а Нюшка задумалась: пойти или не пойти? Свадьбы, похороны, скандалы при разделе хозяйства, пьяные драки по праздникам — это она уже видела в деревне не раз, а вот такое, что случилось сегодня с Вороном, ей еще наблюдать не доводилось. Нет, усидеть сейчас дома — это было выше ее сил. Выскочив из избы, она побежала к амбару Ковшовых. По дороге вспомнила про Степу — ему ведь тоже интересно посмотреть — и повернула к школьному интернату. Но она опоздала. Таня уже успела разбудить брата, и сейчас они шли навстречу Нюшке.

На улице подмораживало. Лужи покрылись голубоватым ледком, грязь на дороге затвердела, и колеса проехавшей мимо ребят телеги гремели по ней, как по мостовой. Отава на огуменниках была покрыта изморозью, словно ее слегка присыпали солью.

Нюшка, Степа и Таня подошли к амбару. Здесь уже толпился народ.

Илья Ефимович с мрачным видом ходил вокруг амбара, одну за другой курил цигарки из самосада и с нетерпением поглядывал в сторону сельсовета.

Пелагея, повалившись на приступок амбара, выла и причитала, как на похоронах. Обступившим ее бабам она жаловалась, что злые люди оставили Ковшовых на всю зиму без хлеба и что не миновать теперь ходить по миру и просить милостыню.

— Цыц! Нишкни! — прикрикнул на жену Илья Ефимович. — Без того тошно! — И, подозвав к себе нахохлившегося Фильку, он послал его за председателем сельсовета.

Пелагея смолкла, высморкнулась и словоохотливо принялась рассказывать о краже.