Том 1

Леля стала торопливо и незаметно пересчитывать свои пальцы.

Разумеется, одинаково: пять на левой, пять на правой. На обеих десять пальцев.

Подумала… прибавила те, которые на ногах, — получилось двадцать. Не зная еще, что могут спросить, Леля совсем съежилась, прижалась спиной к подоконнику — ей опять стало страшно.

Елена подошла к ней.

«Сейчас будет спрашивать…»

Но Елена взяла с подоконника свою шляпку и дотронулась тонкой рукой до Лелиных волос:

— Ах ты, кудрявенькая!

Леля всегда была чувствительна к ласке.

Весь страх ее прошел.

«Какая она хорошая! — подумала она. — Как хорошо, что я буду у нее учиться!»

— Пойдемте, Александра Федоровна, — сказала Елена.

Они вышли.

Леля смотрела им вслед и даже не сразу заметила, что Муся вернулась из кабинета.

— Что ж, Леля, пойдем домой.

— Не приняли? — испуганным шепотом спросила Леля.

— Почему не приняли? — засмеялась Муся. — Я подала заявление. Все в порядке. Первого пойдешь на занятия.

XVI

Перед школой был большой двор, широкий бульвар и очень тихая улица.

Впрочем, рано утром первого сентября эту часть бульвара никак нельзя было назвать тихой.

Звуки, которые неслись со двора школы, можно было сравнить со звуками большого оркестра в то время, когда музыканты настраивают скрипки и виолончели. А на взгляд это было похоже на шевеление разноцветных стеклышек в калейдоскопе. Стеклышки были разной величины и формы, одни яркие, другие потусклее, и двигались одни очень быстро, другие робко и медленно.

К восьми часам беспорядочное движение прекратилось. Девочки стали группироваться по кучкам: маленькие к маленьким, большие к большим, — и вытягивались в линейки. Каждая девочка должна была назвать свое имя и была отмечена в списке.

Новенькие стояли лучше всех: три первых класса: А, Б и В.

Некоторый беспорядок вносили родители: они плотным кольцом окружали малышей — мамы и даже некоторое количество пап.

Папы, впрочем, стояли смирно, с портфелями, и не вмешивались ни во что. Мамы зато спешили навести последнюю красоту: поправляли бантики, косички, завернувшееся крылышко на фартуке. Среди пап немалое место — в ширину — занимал Евгений Александрович. Муся стояла совсем в стороне за руку с Таткой. Татка обязательно хотела посмотреть, как Леля пойдет в школу, но близко ее не подпускали; опасаясь легкомысленных выпадов с ее стороны.

Сначала Леля растерялась в пестрой толпе, потом увидела несколько знакомых лиц: стали попадаться девочки из их дома. Несколько больших девочек окликнули ее и дружелюбно заулыбались над тем, какая она торжественная.

Леля невольно жалась к ним, руки и ноги были как не свои, она не знала, куда ей стать, что нужно делать.

— Ах, мелюзга, мелюзга!

— Подумать, девочки, четыре года тому назад мы сами были такие же!

— Смотрите, смотрите, Елена Васильевна идет! До чего она мне нравится, девочки, жуть!

Мимо них, совсем близко, прошла учительница с белыми волосами.

«Как хорошо, что Елена Васильевна уже немножко знакомая», — радостно подумала Леля.

Сейчас она отведет их в класс, и можно будет смотреть сколько хочешь на ее милое лицо…

Белые волосы легким облаком двигались впереди.

Леля спешила за ними, пробираясь в толпе.

Она уже не видела впереди белого облака.

Она заблудилась в лесу больших разноцветных девочек.

Это было как во сне, когда нужно найти — и не можешь.

Наконец Леля выбралась на опушку — и сейчас же ее за руку схватила Соня Скворцова, из восемнадцатой квартиры.

— Морозова! Да иди же сюда! Тебя уже вызывали! Антонина Петровна, вот она, Морозова Оля!

Евгений Александрович улыбался и показывал на Лелю толстенькой веселой учительнице:

— Вот она!

Леля подошла. Антонина Петровна показала ей, куда стать.

Леля не сразу поняла, что случилось. Она поняла только тогда, когда линеечки одна за другой стали исчезать в дверях школы.

Елена Васильевна увела свой первый класс «А».

За ним пошел первый класс «Б».

И наконец Лелин класс — первый «В», с веселой учительницей Антониной Петровной.

XVII

Была большая перемена.

Леля стояла в коридоре, прислушиваясь к разговору пятиклассниц.

Она уже привыкла немного, не чувствовала себя такой связанной, как в первые дни. Но все-таки она не решалась еще играть и бегать, как опытные школьницы.

— Елена Васильевна идет, девочки! Нравится она мне, жуть!

— И мне тоже. Она какая-то, девочки, особенная.

— За что у нее орден?

— Где? Где? Я не заметила.

— Вот здесь, справа.

— Какой?

— Отечественный войны. Она на фронте сестрой была.

— Как красиво у нее волосы, правда, девочки?

— Очень. Прямо как на старинном портрете. Прежде, давно еще, так женщины причесывались. В Третьяковской галерее таких много висит: сами молоденькие и очень красивые, темноглазые, но седые!

— Путаешь ты все, Верка! Не седые, а напудренные.

— А почему волосы напудренные? Ведь пудрят носы?

— Теперь — носы, а тогда — волосы. Теперь — мода и тогда — мода. Для моды еще и не то проделывают!

— А почему иногда она такая грустная?

— Кто?

— Елена Васильевна.

— У нее муж на фронте погиб. Пропал без вести.

— Путаешь ты все, Верка, жуть! Наоборот, нашелся! Она сама была ранена.