Том 1. Атланты. Золотые кони. Вильгельм Завоеватель

Когда мне приходилось бывать в Риме, я несколько раз ловил на себе твой пристальный взгляд. Удивление, смешанное со страхом, читалось в нем. Ты спрашивала себя — не так ли? — кто же я на самом деле, зачем я увез тебя из родных мест, кто были твои близкие? Наверное, тебя охватывали смутные, тревожные воспоминания. Меня же в эти моменты охватывала глубокая грусть. Мне было стыдно и больно. Я старался отвлечь тебя, увлекая играми или прогулкой. Я боялся вопросов, которые ты задала бы мне рано или поздно. Позже я солгал тебе, побоявшись, что ты неправильно поймешь меня или разлюбишь. Как я боялся! Я, избежавший стольких опасностей, мучился страхом потерять в глазах молодой женщины, пугался ее презрения. Не осмеливаясь касаться горькой правды, я уклонялся от разговора наедине с тобой. Я устраивал празднества, подолгу не отпуская от себя друзей: иной раз мне бывало так тяжело, что хотелось кричать, но я заставлял себя казаться веселым и даже смешным. Ты смеялась над веселыми историями, которые рождались в моем отягощенном угрызениями совести воображении. Не забыла ли ты басни о Криспе? Знай, что я выдумал ее с единственной целью — позабавить тебя, отвлечь от потайных мыслей. Сколько раз во время обедов я рассказывал тебе о его подвигах, подражая его жестам и гримасам… Так я отравлял фальшью наши отношения. Я предпочитал играть роль веселого сотрапезника. Меня душило раскаяние, но, следуя приличиям, я прикидывался шутом. Удалось ли мне обмануть тебя? Сомневаюсь. Всякий раз перед отходом моих войск ты поднималась на рассвете. Ты появлялась — о тайна провидения! — в белой тунике, которая будила во мне вихрь беспощадных воспоминаний. Твои распущенные волосы лежали на обнаженных плечах. Широко раскрытыми глазами ты ловила мой взгляд, точно хотела меня удержать; казалось, они упрекали:

«Снова ты уходишь и оставляешь меня в неведении. Когда же ты перестанешь обращаться со мной, как с маленькой? Когда освободишь свое сердце от бремени сомнений? Неужели ты думаешь, что я еще слишком юна, чтобы понять тебя? Настолько горда, что не стану любить тебя так, как прежде?»

Но трусость заставляла меня молчать. Твои руки обвивали мою шею, волосы касались поблескивающей кирасы. Холод металла охлаждал твой пыл, и ты дрожала, как промокшая птица. Я больше не в силах был сдерживаться — тяжелая мужская слеза, посланная, казалось, из самого сердца, падала на твой затылок и пропадала в прядях золотистых волос. Я через силу улыбался и говорил: