Том 1. Державин; Рассказы, статьи, очерки; Стихотворения

Поздней ночью, после разговора с Серебряковым, Бибиков принял подпоручика Державина. В кабинете было темно и тихо. На письменном столе горела только одна свеча, и первое, что увидел Державин, это было яркое световое пятно, вырывающее из мрака кусочек стола, заваленного бумагами, резную спинку кресла и склоненную к бумагам седую голову главнокомандующего.

При входе Державина он рывком повернул голову, поднялся со стула и пошел навстречу.

— Ну, здравствуй, здравствуй, — сказал он радушно, первым протягивая руку. — Только что сейчас просматривал дела судебные, кои ты мне на конфирмацию прислал. Иные подписал, а иные, просмотрев, отложил. Ужо думаю послать с курьером в Москву. Пусть они там разбираются. А я не мастак и не охотник до ябедничества. Однако кажется, что в сем деле без петли не обойдется.

Выжидая ответа, он смотрел на Державина.

Державин молчал.

Бибиков засмеялся.

— Как ты мне, бишь, из Казани писал? Сколь, мол, ни пори, сколь к присяге ни приводи, — все одно, народ по своей развращенности на царскую грамоту плевать хотел. Никто за помилованием не идет.

— Я не так писал, — улыбнулся Державин.

— Ну да, еще бы ты мне так писал. Я не о словах с тобой говорю, а о духе. О духе, коим все письмо было пропитано. Впрочем, — он махнул рукой, — как о сем ни напиши — все равно ничего не изменишь.

Он хмуро смотрел на Державина. И вдруг лукаво, совсем по-мальчишески, прищурил левый глаз.

— А как ты мне сначала говорил? Непобедимое воинство премудрой матери нашей. Помнишь? И грудью на меня, грудью за то, что я слов таких не понимаю.

— Ваше превосходительство! — крикнул Державин. — Я никак не мыслил...

— Э... да что там говорить, — махнул рукой Бибиков. — Я, брат, тоже когда-то таким был, как ты. Все мне на свете ясным казалось. А на эти, на бунты народные, я попросту плевал, сударь. Как, мол, он, мужик, против моей шпаги дворянской с колом да с топором попрет? Да я его... А вот он взял топор и пошел. А мы сидим у моря и гадаем — чи так, а чи не так. Вот какое дело-то.

Он вдруг резко, с креслом, повернулся к столу и стал шарить среди бумаг.

Искал, не находил, отбрасывал бумаги в сторону, наконец нашел одну, исписанную крупным, неуклюжим почерком, и бросил ее на стол.

— Была бы у нас армия, — сказал он с горечью, — да люди, все это полдела было бы. А у нас и офицеры — те же Балахонцевы. — Он ударил рукой по листу бумаги. — Вот полюбуйся, комендант города, капитан гвардии, дважды из города бежал, как баба, захватив перины и денежный ящик. Боялся, видно, что отечество не переживет, если его, героя, на воротах вздернут. Приехал в Казань — бледный, губы трясутся, рукой за стаканом тянется — рука дрожит. Говорить о чем-нибудь начнет — и сейчас же соврет. И что бы ни сделал, что бы ни сказал — всего боится. Ты поверишь ли, когда я ему сказал — пожалуйте, сударь, вашу шпагу и будьте добры проследовать за моим адъютантом под арест, то он даже просветлел. Все, мол, кончилось. Никуда больше не пошлют, ни о чем не спросят. Да я, говорит, ваше благородие... Ладно, говорю, идите уж... идите, нечего там. Вот, сударь, какие у нас офицеры.

Державин молча разглядывал лицо главнокомандующего.

Ему показалось, что он поправился и даже пополнел. Белое холеное лицо было спокойно и даже весело. И говорил он легко, красиво, не затрудняясь, и по тону его голоса никак нельзя было понять, что он сделает сейчас — завопит от ужаса или, смеясь, шутя и острословя, будет продолжать свой рассказ.

Только когда он, жестикулируя, положил на минуту руку на спинку кресла, Державин заметил, как едва заметно, но четко дрожат его большие, прохладные пальцы.

— Тут силой ничего не сделаешь, — сказал главнокомандующий. — Манифестами тоже. Тут кровью нужно, кровью бунт заливать. Юлий Цезарь говорит...

Но Державин так и не услышал, что сказал Юлий Цезарь. Главнокомандующий вдруг круто оборвал речь и заговорил о другом.

— Ты вот мне Серебрякова привел — и хорошо сделал. Эта птица залетная и говорит дельно. Однако не особенно я таким залетным соколам верю, за ними глаз да глаз нужен. — Он взял бумагу, исписанную со всех сторон старинным уставным письмом, с глаголами и титлами, и прочитал: — «А посему прошу дать мне в надзиратели здешнего помещика его высокоблагородие Максимова». Вот видишь, какую он штуку задумал: дай его Максимову.

Бибиков остро посмотрел на Державина.

— Максимову я его не доверю, — сказал он решительно. — Максимов — плут и его наперсник. А доверяю я его тебе. Ты мне его привел, ты и расквитывайся.

Державин наклонил голову.

— А теперь расскажи, что ты о нем знаешь. Что это за история с Черняем и с кладами?

Пока Державин говорил, Бибиков сидел неподвижно, опустив голову, и только иногда его лицо кривилось быстрой, едва заметной улыбкой.

— Здорово, — сказал он, когда Державин кончил рассказывать и глубоко вздохнул. — Удальцы что надо. А где Черняй?

— Не знаю, — ответил Державин. — Сам об этом неоднократно думал. Отпустили или же...