Том 1. Эмиль из Лённеберги и др.

И папа Эмиля согласился. Нельзя сказать, чтобы он радовался этому собранию: не очень-то приятно, когда тебя позорят перед всеми, но, может, необходимо пойти к этим людям, чтобы направить Эмиля на праведный путь трезвости.

— Я схожу туда с ним, — мрачно пробормотал папа.

— Нет уж, раз ему нужно быть на этом собрании, с ним пойду я! — заявила мама. — Ведь эту злосчастную наливку ставила я, и тебе, Антон, нечего страдать по моей вине. Если кому и нужно выслушать проповедь о вреде пьянства, так это мне, но, пожалуйста, я могу взять с собой и Эмиля, раз это нужно.

Когда настал вечер, Эмиля одели в праздничный костюмчик, и он сам натянул свою «шапейку». Он не имел ничего против того, чтобы его обратили на праведный путь трезвости. Да и просто приятно побыть немного на людях.

Заморыш, видимо, думал так же. Когда Эмиль с мамой отправились в дорогу, Заморыш припустил за ними, желая их сопровождать. Но Эмиль крикнул ему:

— Замри!

И поросенок послушно улегся на дорогу и замер, но глаза его еще долго следили за Эмилем.

Должна сказать, что в тот вечер Дом Общества трезвости был битком набит! Все жители Лённеберги желали участвовать в обращении Эмиля на путь праведный. На сцене уже давно выстроился хор трезвенников, и, как только Эмиль показался в дверях, хор грянул:

Юный муж, что вкушает бокал Ядовитого зелья…

— Никакой не бокал, — сердито сказала мама, но слова ее услышал только Эмиль.

Когда пение подошло к концу, на сцену вышел какой-то человек — он долго и серьезно разглагольствовал об Эмиле, а под конец спросил его, не хочет ли он дать клятву трезвости, которой должен оставаться верен всю свою жизнь.

— Могу, — с готовностью ответил Эмиль.

В ту же минуту у дверей раздалось легкое похрюкивание, и на собрание вбежал Заморыш. Оказывается, он тихонько трусил вслед за Эмилем, и вот он тут как тут! Увидев Эмиля на скамейке первого ряда, поросенок страшно обрадовался и тотчас устремился к нему. В зале поднялся страшный шум. Никогда прежде не бывало, чтобы в Доме Общества трезвости появлялся поросенок. И трезвенникам он был сейчас совершенно ни к чему. «Поросята не соответствуют торжественности момента» — так полагали они. Но Эмиль сказал:

— Ему тоже не вредно дать клятву трезвости. Потому что он съел куда больше вишен, чем я.

Заморыш и сейчас был крайне возбужден, и, чтобы он не произвел невыгодного впечатления, Эмиль сказал ему:

— Служи!

И тогда Заморыш, к великому удивлению всех жителей Лённеберги, встал на задние ножки, точь-в-точь как собака. И вид у него при этом был очень кроткий и смиренный. Эмиль вытащил из кармана горстку сушеных вишен и дал поросенку. Лённебержцы не поверили своим глазам: поросенок протянул мальчику правое копытце и поблагодарил за угощение.

Все так увлеклись Заморышем, что чуть не позабыли про клятву трезвости. Эмиль сам напомнил об этом:

— Ну как, нужно мне обещать что-нибудь или нет?

И тут же Эмиль дал клятвенное обещание впредь «всю свою жизнь воздерживаться от употребления крепких напитков, а также всячески способствовать распространению трезвости среди своих сограждан». Эти прекрасные слова означали, что Эмиль никогда в жизни не возьмет в рот спиртного и что он будет содействовать распространению трезвости среди других людей.

— Эй, Заморыш, это касается и тебя, — сказал Эмиль, принеся клятву.

И все жители Лённеберги сказали, что никто, кроме Эмиля, никогда не давал клятвы трезвости вместе с поросенком.

— Он такой чудной, этот мальчишка из Каттхульта, — сказали они в один голос.

Когда Эмиль, вернувшись домой, вошел в кухню в сопровождении Заморыша, он застал там отца, сидевшего в полном одиночестве. При свете керосиновой лампы Эмиль увидел, что глаза у него заплаканы. Никогда прежде Эмилю не приходилось видеть отца плачущим, и ему это не понравилось. Но тут он сказал Эмилю нечто такое, что ему понравилось.

— Послушай-ка, Эмиль! — произнес он и, крепко взяв сына за руки, пристально посмотрел ему в глаза. — Если ты дашь мне клятву — всю свою жизнь не брать в рот спиртного, я подарю тебе поросенка… Вряд ли, правда, в этом паршивце осталась хоть капля сала после всех его прыжков и пьяных выходок.

Эмиль даже подпрыгнул от радости. И снова поклялся до конца дней своих не брать в рот спиртного. Эту клятву он сдержал. Такого трезвого председателя муниципалитета, каким впоследствии стал Эмиль, ни в Лённеберге, ни во всем Смоланде никогда не видывали. И потому-то, может, не так уж плохо, что однажды летом, еще будучи ребенком, он наелся перебродивших вишен.

В тот вечер Эмиль, лежа в кровати, долго толковал с маленькой Идой.

— Теперь у меня есть лошадь и корова, поросенок и курица, — сказал он.