Том 1. Греция

Говорить о разнице социального положения Федра и Бабрия труднее: мы слишком плохо знаем их биографии. Несомненно одно: басни Федра и басни Бабрия писались для разного круга читателей. Федр – один из очень немногих дошедших до нас представителей массовой, «народной» литературы античности. Читающая публика в эпоху Римской империи была многочисленна и неоднородна. Небогатые землевладельцы, ремесленники, торговцы, офицеры, канцелярские чиновники – все, кто получил когда-то скромное образование, но остался чужд высокой культуре знати, – они составляли совершенно особый читательский круг со своими вкусами и запросами. Их искусством были картинки на стенах харчевен (Федр, IV, 6, 2), их зрелищем – мим, их наукой – краткие компендиумы «достопамятностей», их философией – уличные проповеди. Низкое положение в обществе делало их чуткими ко всем социальным мотивам, но для сколько-нибудь активной общественной борьбы они не имели сил. Именно этому массовому читателю были ближе всего басни Федра с их грубоватым юмором, практическим морализмом и отчетливыми социальными мотивами. Ничего общего с этой публикой не имели читатели Бабрия. Бабрий пишет для тех, кто в состоянии оценить изящество его стиля, чистоту языка, искусство владеть трудным стихом, тонкие мифологические намеки, – словом, для той немногочисленной избранной интеллигенции, которая задавала тон в духовной жизни высшего общества. На грубую чернь он смотрит с высокомерным презрением; отсюда – аристократический пафос его басен о верблюде и о змеином хвосте.

Не лишено правдоподобия предположение, что Федр был школьным учителем – грамматиком, как это называлось в древности. Многие грамматики были вольноотпущенниками-греками, как Федр, многие из них сочиняли стихи и прозу. Басня, как уже говорилось, была обычным материалом для школьного преподавания, и многие особенности манеры Федра можно возвести к школьной привычке чтения, пересказа и толкования басен. Бабрий тоже, по-видимому, был преподавателем, но не грамматиком, а ритором. Это была более высокая ступень, более почетная профессия. Грамматик знакомил подростков с классической литературой, ритор учил искусству слова юношей, готовившихся к политической или судебной карьере. Учениками Федра были дети римского простонародья, учеником Бабрия был сын царя Александра.

Неудивительно, что литературная судьба двух баснописцев также сложилась различно. Федру пришлось долго пробиваться в «большую» литературу, представители которой отказывались признать своим этого вольноотпущенника и народного писателя. Федр жалуется на завистников, спорит с критиками, отстаивает свою заслугу – утверждение в римской поэзии еще не испробованного в ней греческого жанра, – и все-таки образованная публика его не читает. Даже в 43 году н. э. Сенека не знает или не желает знать о нем, когда советует своему другу заняться сочинением басен, так как этот жанр «еще не тронут римским гением» («Утешение к Полибию», 8, 3). Напротив, к Бабрию известность пришла немедленно, и ему приходится жаловаться не на враждебность критиков, а на чрезмерную ретивость подражателей, ищущих поживиться за счет его славы. Его басни выходят полными и сокращенными изданиями, переводятся на латинский язык, изучаются в школах.

7

Так наметились в литературе Римской империи два противоположных направления в развитии басенного жанра: моралистическое, плебейское направление Федра и эстетизирующее, аристократическое направление Бабрия. Однако дальнейшего углубления эта противоположность не получила. Общий упадок античной культуры остановил развитие обоих направлений: ни у Федра, ни у Бабрия не было продолжателей, были только подражатели. В их творчестве разница между двумя тенденциями начинает стираться: подражатели Федра отказываются от злободневной резкости, их мысли становятся отвлеченнее, тон спокойнее; а подражатели Бабрия уступают все шире распространяющейся моде на дидактическую поэзию и снова усиливают в басне моралистический элемент, жертвуя простотой и непринужденностью рассказа. Но разница между демократической традицией Федра и аристократической традицией Бабрия сохранилась и, может быть, даже стала еще резче.