Том 1. Малыш. Письма с мельницы. Письма к отсутствующему. Жены художников

Сколько усилий, сколько красноречия я тратил понапрасну! Ничто не помогало. Я постоянно натыкался на доводы ее так называемого здравого смысла и благоразумия-вечная отговорка ограниченных умов и черствых сердец! И притом ей надоела не одна только поэзия. До нашей женитьбы я считал ее очень музыкальной. Она, казалось мне, понимала и с чувством исполняла разученные с учителем пьесы. Но, едва выйдя замуж, она заперла фортепьяно и совсем забросила музыку… Как печально видеть, когда замужняя женщина утрачивает все чары, какими пленяла вас молоденькая девушка! Реплика подана, роль сыграна, актриса сбрасывает театральный костюм. Все эти светские таланты, чарующие улыбки, изящные манеры были только для виду, напоказ, чтобы привлечь женихов. У моей жены перемена наступила сразу. Вначале я еще надеялся, что художественный вкус, понимание искусства и красоты, которые я не сумел в ней воспитать, разовьются сами собой в нашем чудесном Париже, где поневоле обостряется глаз и просвещается ум. Но что поделаешь с женщиной, которая никогда не раскроет книги, не взглянет на картину, ничем не интересуется, ничего не хочет видеть! Я понял, что моя подруга жизни будет просто хозяйкой дома, рачительной и экономной, увы! даже чересчур экономной. Жена по Прудону[166] — и ничего больше. Я бы примирился с этим — сколько художников разделяет мою участь! Но беда в том, что она не желала довольствоваться этой скромной ролью.

Мало-помалу, незаметно, исподтишка она выжила из дому всех моих друзей. В ее присутствии мы не стеснялись. Беседовали непринужденно, как в былое время. Но она не понимала наших поэтических вольностей, преувеличений, сумасбродных теорий, остроумных парадоксов, в которые облекают мысль, чтобы ярче ее оттенить, не могла оценить ни игры воображения, ни иронии. Все это ее только раздражало и сбивало с толку. Сидя в уголке гостиной, она молча прислушивалась к нашим разговорам, давая себе слово, что непременно отвадит одного за другим всех этих болтунов, которые так ее шокируют. Несмотря на внешне любезный прием, у нас в доме уже чувствовался холодок, гостям давали понять, что дверь открыта и настала пора уходить.

Оттеснив моих друзей, она заменила их своей компанией. Наш дом заполонили люди тупые, скучные, чуждые искусству, глубоко презирающие поэзию, ибо она «не приносит доходу». В пику мне они нарочно называли имена модных писак, издающих дюжинами романы и драмы: «Вот такой-то загребает кучу денег!..»

Зарабатывать деньги! Только это имело для них значение, и, как ни грустно, жена моя разделяла мнение этих болванов. Под их пагубным влиянием ее провинциальные замашки, ограниченность, мелочность выродились в неимоверную скупость.

Пятнадцать тысяч франков ренты! Я всегда считал, что на это вполне можно прожить, не заботясь о завтрашнем дне. Так нет, куда там! Она вечно жаловалась, вечно долбила, что надо экономить, сократить расходы, выгоднее поместить капитал. Чем чаще она донимала меня мелочными попреками, тем больше отбивала у меня вкус и охоту работать. Порою, подойдя к письменному столу, она с пренебрежением перелистывала начатые стихи. «Только и всего!» — вздыхала она, подсчитывая, сколько часов потрачено на эти бесполезные коротенькие строчки. Если бы я послушался ее, то давно бы уронил гордое звание поэта, которого добился после стольких трудов, давно бы погряз в черном болоте низкопробной дрянной писанины. Когда я подумаю, что этой самой женщине я отдал свое сердце, посвятил все свои помыслы, а она с первых дней нашего брака начала презирать меня за то, что я не зарабатываю денег, мне, право, становится стыдно за нее и за себя.

Я не зарабатываю денег. Это объясняет все: ее укоризненные взгляды, преклонение перед пошлыми плодовитыми знаменитостями и ту недавнюю выходку, когда она выхлопотала для меня место в конторе министерства.

Но тут уж я воспротивился. Только одно мне и остается-оказывать упорное сопротивление, не попадаться на удочку, не поддаваться на уговоры. Пускай твердит одно и то же хоть целыми часами, пускай обдает меня холодным взглядом, презрительной улыбкой — я и внимания не обращаю, ей никогда, никогда меня не понять. Вот до чего мы дошли! Мы женаты, обречены жить вместе, хотя нас разделяют тысячи и тысячи миль, и мы так утомлены, настолько измучены, что и не пытаемся сделать шаг навстречу друг другу. И так пройдет вся жизнь. Это ужасно!

ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА ЖЕНЩИНЫ, НАЙДЕННОГО НА УЛИЦЕ БОГОМОТАРИ-НА-ПОЛЯХ

Перевод М. Вахтеровой