Весть о том, что она второй раз выходит замуж, никого не удивила. Несмотря на свою гениальность, а может быть, именно из-за этой пресловутой гениальности, великий человек за пятнадцать лет совместной жизни вконец измучил ее дикими капризами и сумасбродными выходками, вызывавшими в Париже немало толков. В триумфальной колеснице, в которой он стремительно мчался по дороге славы, словно предвидя, что рано умрет, она покорно сопровождала его, робко забившись в уголок, со страхом ожидая толчков и ушибов. Когда она пробовала жаловаться, все, даже родные и друзья, ополчались против нее. «Уважайте его слабости, — говорили ей, — это слабости божества. Не тревожьте его, не расстраивайте. Помните: он не только ваш муж — он гений. Он принадлежит не только семье, но своему искусству, всей стране… Как знать, быть может, те проступки, в каких вы его упрекаете, вдохновили его на великие произведения?..» Однако в последние годы терпение бедной женщины иссякло, она стала возмущаться, бунтовать, устраивать сцены, так что незадолго до смерти великого человека они едва не развелись и их славное имя чуть не появилось на третьей странице скандальной хроники.
После всех невзгод несчастного брака, волнений во время болезни мужа и его скоропостижной смерти, возродившей в ее душе прежнее чувство, первые месяцы — вдовства подействовали на молодую женщину благотворно, точно летний отдых на целебных водах. Мирная, уединенная жизнь, душевный покой, налет тихой грусти придали ей необычайное очарование, и в тридцать пять лет она вновь расцвела и помолодела. К тому же траур был ей как нельзя более к лицу; она держалась с горделивым достоинством женщины, которая, оставшись одна на свете, должна с честью носить громкое имя. Она ревностно заботилась о славе покойного, той злосчастной славе, что некогда принесла ей столько горя, а теперь разрасталась с каждым днем, точно пышный цветок, взошедший на тучной земле кладбища. В длинной траурной вуали она появлялась то у театрального директора, то в кабинете издателя, хлопотала о постановке опер, наблюдала за печатанием посмертных сочинений, незаконченных рукописей, вникала во все мелочи, охраняя, как святыню, с почтительным благоговением, наследие умершего супруга.
В это время с ней и встретился впервые ее второй муж. Он тоже был музыкант, малоизвестный композитор, автор вальсов, пьес и двух небольших опер; впрочем, их роскошно изданные партитуры никогда не исполнялись и лежали нераспроданными. Молодой человек, воспитанный в богатой буржуазной семье, обладал большим состоянием, приятной наружностью, питал глубочайшее уважение к знаменитостям и взирал на них с жадным любопытством и восторженной наивностью неопытного ученика. Когда ему показали вдову прославленного маэстро, он был ослеплен. Перед ним как бы явилась сама муза во всем своем торжественном величии. Он сразу же влюбился без памяти и, как только вдова начала выезжать в свет, попросил, чтобы его ей представили. У нее в гостиной, где всюду, в каждом уголке, витал дух музыки, дух гения, страсть молодого человека еще сильнее разгорелась. Вон там бы великого композитора, тут фортепьяно, за которым он творил, повсюду его партитуры, мелодичные даже по внешнему виду, как будто с раскрытых нотных листов лились звуки музыкальных фраз… На фоне печальных воспоминаний, точно в строгой рамке, которая очень к ней шла, еще ярче выступала вполне реальная красота молодой вдовы, и вздыхатель окончательно потерял голову.
После долгих колебаний бедный юноша решился наконец объясниться в любви, но так робко, таким униженным тоном!.. Конечно, он понимает, как мало он значит для нее. Понимает, как ей тяжело переменить свое прославленное имя на ничтожное, безвестное имя нового супруга… За этим следовало множество наивных признаний в том же роде. Разумеется, в глубине души достойная дама была весьма польщена такой победой, однако долго ломала комедию, разыгрывала женщину с разбитым сердцем, разочарованную, пресыщенную, уверяла, что жизнь ее кончена и к прошлому нет возврата. Хотя ей никогда не жилось так спокойно, как после смерти знаменитого супруга, она вспоминала о нем со слезами на глазах, с трепетом восторга. Нечего и говорить, что это только разжигало страсть бедного обожателя, делало его еще более красноречивым, еще более настойчивым.