Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля

Она начинала говорить: это был мелодичный ручеек звуков, прерываемый какими-то особыми оттенками, новыми словами, которых Иори не понимал, это была музыкальная волна, напоминающая тихие напевы кочевников под ритмические аккорды гитары.

— Ты уйдешь в море, мой прекрасный, далеко, далеко уйдешь ты, в море, окрашенное цветом твоих глаз. Вчера барка уносила тебя, и вместе с тобой плыло мое сердце… Хочешь взять меня на барку? Темно-синяя вода, ароматная… я так люблю ее. Возьми меня с собой, Иори!

Возлюбленный молчал, в жилах его застыла кровь, и дрожь не пробегала более по телу, медленная истома сгибала его силу, его чаровал голос этой женщины.

Он молчал, хотел ощущать во всем теле ласки этого голоса, хотел ощущать обаяние этих больших глаз.

— О, мой прекрасный, зачем ты смотришь на меня? Солнце изуродовало меня, я вечно под солнцем, как наши кони… Кони — любимцы мои. Знаешь ты апельсины? Лицо мое похоже на апельсин, — так Зиза говорит в своих песнях. Но я не люблю Зизы, тебя люблю я, тебя. Борода твоя ярче меди, и силен ты и кроток. Возьми меня с собой, Иори!..

Она пела. Обвила его шею голыми руками, слегка подскочив как котенок, прижимая к нему смеющееся лицо, звеня и сверкая крупными металлическими бляхами. Потом опрокинулась на спину, погрузилась в холодную траву, вся выкупалась в лунном свете, и продолжала лежать на спине, счастливая, опьяненная, на мгновенье задрожали между веками радужные оболочки, теряясь в белизне под ресницами, как две черные капли в молоке.

— Мила, что с тобой? Что с тобой? — шептал он, почти пугаясь этих протяжных вздохов и жадно ища устами ее влажных губ и мягкого теплого горла.

Над влюбленными дремали тополи, озаренные кротким светом луны, с тонкими серебристыми панцирями на стволах, подернутые дымком у вершин.

— Мила, что с тобой?

Она не отвечала, зрачки, как два цветка, закрылись белками, мягко погружаясь в глубь желания, дрожа от тихого смеха.

На заре долину огласили звонкие ржания лошадей. Светлый туман подымался над рекой, клубясь в бледном воздухе, придавая берегам меланхолический оттенок, заплетаясь между камышинками и тонкими ветвями ив, как края вуали. Мелкая золотистая пыль восходящего солнца плыла над поверхностью прекрасного, девственного, опалового моря.

— Кони хотят пить. Пойдешь к реке, Зиза? — закричала цыганка, стоя среди табуна и заплетая длинными руками волосы позади затылка.

Мальчик услышал, он еще спал, лежа над шатром, и голос Милы прозвучал в его душе, как колокольный звон среди роскошной смены сновидений. Он поднял голову и стал прислушиваться.

— Зиза, идешь?

Вскочил и, увидев ее, прекрасную и гордую, счастливую среди ржущих животных, в мягком утреннем тумане, почувствовал, как расцветает его сердце.

— Мила, я спал и видел во сне твои глаза, похожие на две фиалки, — проговорил он, подходя к ней, своим звонким голосом эту фразу юноши, влюбленного в лютню и песни.

Цыганка засмеялась и вскочила на круп лошади, из-под короткой юбки высовывались голые ноги, которыми она ударяла по бокам лошади, лошадь заупрямилась и встала на дыбы, девушка вцепилась в гриву и звонко захохотала, подставив шею ветру, волосы ее развевались по воздуху, амулеты и бляхи блестели на солнце и звенели, одна грудь с красным соском выскользнула из-под кофточки. А цыганка смеялась, смеялась… И над этими телами женщины и коня проносились первые стрелы бога-солнца.

— Ударь хворостиной, Зиза! — закричала, запыхавшись, наездница.

Зиза ударил животное, которое понеслось по белой пыльной дороге, за ним с шумом поскакал весь табун, они перерезали прогалину и углубились в прибрежную ивовую чащу. Кони рассыпались по этой влажной речной зелени, молодые ветви гнулись, с треском ломались, стонали под ударами копыт, желтые ветви вербы раздвигались при проходе стада, хлеща коней по крупам, над молодыми кустами рощи виднелись лишь темные головы среди белых цветов, потом и головы погрузились в траву.

Зиза пополз, как леопард, приблизился к цыганке, которая, сидя на лошади, купалась в солнечном свете. Молчали. Возле устья зеленоватое море своим ровным шепотом умеряло силу течения реки.

— Сегодня ты не ночевала в шатре, — вдруг заговорил он, подымая голову и смотря ей в лицо своими большими глазами, горящими от ревности и желания. — Ты ушла… с другим… Не отпирайся!..

Мила почувствовала, как кровь опалила ее лицо, она стиснула колени, и ее лошадь подняла морду над травой и насторожила уши.

— Откуда ты знаешь это? — чуть слышно спросила она, с улыбкой поводя своими темно-синими глазами.

— Я знаю: мне сказал Дока, когда я ходил с табуном, он сказал мне и смеялся надо мной, когда я убежал. Мила, не отпирайся.