Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля

— Помнишь, — спросила Донна Франческа, — в консерватории сколько нас хотело причесывать тебя? Возникали ссоры, ежедневно. Представь себе, Андреа, дело доходило до крови! Ах, никогда не забуду сцену между Карлоттой Фиорделизе и Габриэллой Ванни. Сумасшествие. Причесывать Марию Бандинелли была мечта всех воспитанниц, старших и младших. Зараза распространилась на всю консерваторию, пришлось запрещать, делать замечания, наказывать, даже грозить остричь волосы. Помнишь, Мария? Души у всех нас были заворожены этой прекрасной черной змеей, ниспадавшей у тебя до пят. Сколько страстных рыданий по ночам! А когда Габриэлла Ванни, из ревности, украдкой надрезала твою косу ножницами? Ведь Габриэлла совсем потеряла голову. Помнишь?

Донна Мария улыбалась, какою-то печальной и как бы завороженной улыбкой, как улыбка спящего. Верхняя губа у нее несколько выступала над нижней, но чуть заметно, и скорбные углы опускались вниз, собирая тень в своем легком углублении. Все это производило впечатление печали и доброты, умеренных гордостью, которая обнаруживает нравственную высоту человека, много страдавшего и умеющего страдать.

Андреа думал, что ни у одной из его подруг он не встречал таких пышных волос, такого обширного и такого тенистого леса, где можно затеряться. История всех этих влюбленных в косу, воспламененных страстью и ревностью, девушек, сгорающих желанием погрузить гребешок и пальцы в живое сокровище, показалась ему красивым и поэтическим эпизодом монастырской жизни, и косматая головка смутно озарилась в его воображении, как сказочная героиня, как героиня христианской легенды, где описывается детство святой, обреченной на муки и на будущее прославление. И в то же время, в душе у него возник художественный образ. Какое богатство и разнообразие линий могла бы сообщить рисунку женской фигуры эта вьющаяся и распадающаяся масса черных волос!

Но они были не вполне черные. Он всматривался в них на другой день, за столом, когда на них падал свет. У них был темный оттенок фиалки, один из тех оттенков, какие бывают у синего сандала, или иногда у закаленной стали, или у полированного палисандрового дерева, и казались сухими, так что, при всей своей густоте, волосы были воздушными, они как бы дышали. Три ярких и мелодичных эпитета Альцея очень подходили Донне Марии самым естественным образом «Ιόπλοχ, άγνα, μειλιχόμειδε…»[16] — Она говорила изысканно, обнаруживая утонченный ум, склонный к возвышенным темам, к редкому вкусу, к эстетическому наслаждению. Обладала широким и многосторонним образованием, развитым воображением, красочной речью тех, кто видел много стран, жил в разных климатах, сталкивался с различными людьми. И Андреа чувствовал в ее существе какое-то экзотическое очарование, чувствовал, что от нее исходило странное обольщение, таинственность расплывчатых призраков виденных ею далеких стран, оставшихся в ее глазах зрелищ, наполнявших ее душу воспоминаний. Это было неизъяснимое, невыразимое очарование, точно она носила в своем существе следы света, в котором она утопала, благоуханий, которыми она дышала, языков, которые она слышала, точно она, в смутном, побледневшем, неясном виде, носила в себе все волшебство этих стран Солнца.

Вечером, в большом, смежном с передней, зале она подошла к роялю и раскрыла его, говоря:

— Ты еще играешь, Франческа?

— Ах, нет, — ответила маркиза. — Вот уже несколько лет перестала заниматься. Решила, что просто слушать предпочтительнее. Все же принимаю вид покровительницы искусства, и зимой у себя в доме стараюсь завести немного хорошей музыки. Не правда ли, Андреа?

— Моя кузина очень скромна, Донна Мария. Она больше чем покровительница, она восстановительница хорошего вкуса. Как раз в этом году, в феврале, в ее доме, ее же старанием, были исполнены два квинтета, один квартет и трио Боккерини и квартет Керубини: почти совершенно забытая, но изумительная и вечно юная, музыка. Адажио и Минуэты Боккерини восхитительно свежи, только Финалы мне кажутся несколько устарелыми. Вы, конечно, его немного знаете…

— Помнится, я слышала один квинтет четыре или пять лет тому назад, в Брюссельской консерватории и он мне показался великолепным, и в высшей степени новым, полным неожиданных переходов. Я хорошо помню, как в некоторых частях квинтет, благодаря унисону, сводился к дуэту, но эффекты, достигнутые различием тембров, были чрезвычайно тонки. Мне не попадалось ничего подобного в других инструментальных композициях.

Она говорила о музыке с тонкостью знатока, и для выражения чувства, вызванного в ней данным произведением или всем творчеством данного композитора, находила остроумные слова и смелые образы.