Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля

Таким образом, Андреа начинал снова приближаться к Искусству, с любопытством упражняясь в маленьких опытах и маленьких шутках, но глубоко задумываясь над менее легкими замыслами. Много горделивых планов, некогда уже волновавших его, начали снова волновать, много давнишних замыслов снова всплыло в его душе в измененном или законченном виде, много старых идей представилось ему в новом или более действительном свете, много когда-то едва обозначившихся образов ярко и четко сверкнуло перед ним, хотя он и не мог дать себе отчета в этом их развитии. Из таинственных глубин сознания возникали, и поражали его, неожиданные мысли. Казалось, что все неясные движения, собранные в глубине его и теперь уже приведенные в порядок своеобразным усилием воли, преобразились в мысли, тем же образом, которым желудочное пищеварение обрабатывает пищу и превращает ее в вещество тела.

Он стремился отыскать форму современной Поэмы, этот неосуществимый сон многих поэтов, и имел ввиду создать лирику, действительно современную по содержанию, но облеченную во все изящество старины, глубокую и ясную, страстную и чистую, могучую и сложную. Кроме того, задумывал книгу о Примитивах, о предшествовавших Возрождению художниках, и книгу психологического и литературного анализа о большей частью неизвестных поэтах XIII века. Хотел еще написать третью книгу о Берниси, обширное исследование упадка, группируя вокруг этого необыкновенного скульптора, любимца шести пап, не только все искусство, но и всю жизнь его века. Для каждой из этих работ, естественно, понадобились бы долгие месяцы, сложные исследования, множество хлопот, глубокий умственный жар.

В области рисунка, он имел в виду иллюстрировать офортами третий и четвертый день «Декамерона», по образцу «Истории Анастасии Честной», где Сандро Боттичелли обнаруживает такой утонченный вкус в знании группировки и выражения. Сверх того лелеял мысль о ряде Снов, Каприччио, Шуток, Костюмов, Сказок, Аллегорий, Фантазий, воздушной легкости Калло, но с весьма различным чувством и в весьма различном стиле, чтобы свободно предаваться всем своим излюбленным приемам, всему своему воображению, всему своему столь острому любопытству и своей наиболее разнузданной смелости рисовальщика.

В среду, 15 сентября, приехала новая гостья.

Маркиза выехала навстречу подруге на ближайшую станцию Ровильяно, со своим старшим сыном Фердинандо и с Андреа. Пока карета спускалась по дороге с высокими тенистыми тополями, маркиза с большой симпатией говорила с Андреа о подруге.

— Думаю, она тебе понравится, — заключила она.

И стала смеяться, как бы при внезапно мелькнувшей в ее душе мысли.

— Почему ты смеешься? — спросил Андреа.

— Совпадение…

— Какое?

— Угадай.

— Не знаю.

— Вот какое: я вспомнила другое предупреждение о знакомстве и другое твое знакомство через меня, вот уже почти два года, сопровождавшееся моим радостным пророчеством. Помнишь?

— Ах, да!

— Смеюсь, потому что и на этот раз дело идет о незнакомке и я могу и на этот раз оказаться… невольной предсказательницей.

— О, горе мне!

— Но это — другое дело, лучше сказать совсем другое действующее лицо возможной драмы.

— То есть?

— Мария — furris eburnea[14].

— Тогда я — vas spiriituale[15].

— Смотри! Я и забыла, что ты нашел наконец Истину и Путь. «Душе смешна ее любовь былая…»

— Ты цитируешь мои стихи?

— Я знаю их наизусть.

— Как мило!

— Впрочем, дорогой мой, эта «Жена, сверкающая белизной», со Святыми Дарами в руках мне подозрительна. На мой взгляд, у нее вид мнимой формы, вид одежды без тела, предоставленной любой душе ангела или демона, готовой вселиться в тебя, причастить тебя и «владеть твоей судьбой».

— Святотатство! Святотатство!

— Смотри же, берегись одежды и твори молитвы… Опять впадаю в пророчества! Откровенно говоря, пророчество — моя слабость.

— Приехали, кузина.

Оба смеялись. Вошли на станцию, за несколько минут до прихода поезда, двенадцатилетний Фердинандо, болезненный ребенок, держал букет роз для Донны Марии. После этого разговора, Андреа чувствовал себя веселым, легким, жизнерадостным, как если бы он вдруг вошел в прежнюю жизнь безумия и легкомыслия; невыразимое ощущение. Ему казалось, что его души, как неопределенное искушение, коснулось нечто вроде женского дыхания. Он выбрал из букета Фердинандо чайную розу и сунул себе в петлицу, мельком осмотрел свой наряд, с удовольствием взглянул на свои холеные руки, ставшие тоньше и бледнее от болезни. Сделал все это безотчетно, как бы из инстинкта тщеславия, неожиданно пробудившегося в нем.

— Вот и поезд, — сказал Фердинандо.

Маркиза пошла навстречу желанной гостье, последняя стояла уже в дверях, приветствуя рукой и кивая головой, совсем закрытой жемчужного цвета вуалью, доходившей до половины черной соломенной шляпы.

— Франческа! Франческа! — звала она, в нежном приливе радости.

Этот голос произвел на Андреа особенное впечатление, смутно напомнил ему чей-то знакомый голос. Чей?