Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля

Она стояла по середине тропинки, несколько наклонясь в сторону фонтанов, увлеченная мелодией, приложив ко рту указательный палец, с невольным движением человека, боящегося, что отвлекут его внимание. Андреа, стоявший ближе к фонтанам, видел ее на фоне нежной и благородной зелени, подобной той, какую поместил бы какой-нибудь умбрский художник позади Благовещения или Рождества.

— Мария, — шептал выздоравливающий, сердце у которого переполнялось нежностью. — Мария, Мария…

Он испытывал невыразимое наслаждение в соединении ее имени и этой музыки вод. Она прижала указательный палец к губам, делая ему знак молчать, не взглянув на него.

— Простите, — сказал он, не в силах сдержать волнение, — но я не могу больше. Это моя душа зовет вас!

Им овладело какое-то странное сентиментальное возбуждение, зажглись и пылали все лирические вершины его духа, час, свет, место, все окружающие предметы внушали ему любовь, от бескрайнего морского горизонта до скромных водорослей в водоемах все замкнулось для него в один заколдованный круг, и он чувствовал, что центр его — эта женщина.

— Вы никогда не узнаете, — прибавил он тихим голосом, как бы боясь оскорбить ее, — вы никогда не узнаете, в какой степени моя душа — ваша.

Она еще больше побледнела, как если бы вся ее кровь отхлынула к сердцу. Не сказала ничего, старалась не смотреть на него. Стала звать, несколько изменившимся голосом:

— Дельфина!

Дочь не отвечала, может быть потому, что забралась в древесную чащу в конце тропинки.

— Дельфина! — повторила она, громче, в каком-то страхе.

В тишине слышно было журчание вод среди безмолвия, которое, казалось, стало глубже.

— Дельфина!

Из листвы донесся шорох как бы от бега косули, и девочка проворно выскочила из чащи лавров, с полной шляпой маленьких красных плодов. Она раскраснелась от бега, ее туника была усыпана колючками, и в рассыпавшихся волосах запуталось несколько листьев.

— Ах, мама, пойдем, пойдем со мной!

Она хотела увлечь мать набрать еще плодов.

— Там — целый лес, столько, столько, столько их. Пойдем, мама, пойдем же!

— Нет, милая, пожалуйста. Уже поздно.

— Пойдем!

— Но уже поздно.

— Пойдем же! Пойдем!

Донне Марии пришлось уступить такой настойчивости и дать увести себя за руку.

Дельфина повела ее среди диких лавров, со стороны моря. Андреа следовал за ними и был счастлив, что мог видеть перед собой фигуру возлюбленной, что мог подмечать всякое движение и все время прерываемый ритм шагов по неровному склону, среди преграждавших дорогу стволов, кустов, не раздвигавшихся ветвей. Но в то время как его глаза были заняты этими вещами, его душа, из всех остальных, удерживало одно состояние, одно выражение, ах, бледность, недавняя ее бледность, когда он произнес тихие слова! И невыразимый звук призывавшего Дельфину голоса!

— Еще далеко? — спросила Донна Мария.

— Нет, нет, мама. Вот, уже пришли.

В конце пути какая-то робость овладела юношей. После тех слов его глаза еще не встречались с ее глазами. Что она думала? Что чувствовала? Каким взглядом она посмотрит на него?

— Вот они! — закричала девочка.

Лавровая роща, в самом деле, стала редеть, и море сверкнуло шире, вдруг показался красный лес ежовки, как лес из земляных кораллов с большими ки-ш цветов на концах ветвей.

— Поразительно, — прошептала Донна Мария.

Пышный лес цвел и был покрыт плодами в вогнутом в виде ипподрома изгибе, где радостно сосредоточилась вся мягкость этого побережья. В большинстве случаев красные, изредка желтые, стволы тянулись вверх, в шапке блестящих, зеленых сверху и серых снизу, листьев, неподвижных в застывшем воздухе. Похожие на пучки ландышей, белые и розовые, бесчисленные точные гроздья, свисали с верхушек молодых ветвей, с верхушек же старых ветвей свешивались красные и оранжевые ягоды. Всякое деревце ломилось под их тяжестью, и великолепная пышность цветов, плодов, листвы и потов раскрывалась в виду живой морской лазури, с обилием и неправдоподобием сна, как остаток сказочного сада.

— Поразительно!

Донна Мария шла медленно, выпустив руку Дельфины. Последняя, вне себя от радости, бегала с одним желанием: обобрать всю рощу.

— Вы простите меня? — осмелился заговорить Андреа. — Я не хотел оскорбить вас. Больше того: видя вас такой неприступной, столь далекой для меня, столь чистой, я думал, что никогда, никогда не буду говорить о моей тайне, что не стану никогда ни просить согласия, ни становиться вам поперек дороги. С тех пор, как знаю вас, я мечтал о вас, днем и ночью, но без всякой надежды, без всякой цели. Я знаю, что вы не любите меня и не можете любить. И все же, верьте мне, я бы отказался от всех радостей жизни, лишь бы жить в маленькой частице вашего сердца…

Она медленно продолжала свой путь, под блестящими деревьями, простиравшими над ее головой висячие гроздья, нежные, белые и розовые кисти.