Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля

26 сентября — Это — правда? А не заблуждение моего сбитого с толку ума? Но почему вчерашний час мне кажется столь далеким, почти нереальным?.

Он снова говорил, долго, рядом со мной, пока я шла под деревьями, как во сне. Под какими деревьями? Как будто я бродила по таинственным путям моей души, среди рожденных моей душой цветов, слушая слова незримого Духа, который некогда питался моей душой.

Еще слышу сладкие и ужасные слова.

Он говорил: «Я отрекся бы от всех обетов жизни, лишь бы жить в маленькой частице вашего сердца…»

Говорил: «…вне мира, всецело затерянным в вашем существе, навсегда, до самой смерти…»

Говорил: «Сострадание с вашей стороны было бы для меня слаще страсти всякой другой женщины…»

«Одного вашего присутствия было достаточно, чтобы опьянить меня. Я чувствовал, как оно текло в моих жилах, как кровь, и наполняло мою душу, как сверхчеловеческое чувство…»

27 сентября — Когда, на опушке леса, он сорвал этот цветок и дал мне его, разве я не назвала его Жизнью моей жизни?

Когда мы возвращались по аллее с фонтанами, мимо того фонтана, где он говорил раньше, разве я не назвала его Жизнью моей жизни?

Когда он снял гирлянду с Гермы и отдал ее моей дочери, разве он не дал мне понять, что воспетая в стихах женщина уже ниспровергнута, и что я одна, одна я — вся его надежда? И разве я не назвала его Жизнью моей жизни?

28 сентября. — Как долго нельзя было собраться с мыслями!

Столько часов, после того часа, я боролась, силилась восстановить мое истинное сознание, чтобы видеть вещи в настоящем свете, чтобы твердо и спокойно обсудить свершившееся, решить, остановиться на чем-либо, определить свой долг. Я ускользала от самой себя, ум терялся, воля поддавлялась, всякое усилие было тщетно. Как бы инстинктивно, я избегала оставаться наедине с ним, старалась быть всегда поближе к Франческе и к моей дочери, или оставалась здесь, в комнате, как в убежище. Когда мои глаза встречались с его глазами, казалось, я читала в них глубокую и умоляющую печаль. Разве же он не знает, как сильно, как сильно, как сильно я люблю его?

Не знает, не узнает никогда. Я так хочу. Так должна. Мужества!

Боже мой, помоги мне.

29 сентября. — Зачем он заговорил? Зачем ему было нарушать очарование безмолвия, в котором утопала моя душа почти без угрызений и почти без страха? Зачем ему было срывать слабое покрывало неизвестности и ставить меня лицом к лицу с его раскрытой любовью? Теперь мне уже нельзя больше медлить, нельзя больше обманывать себя, ни позволить себе слабость, ни предаться истоме. Опасность налицо, явная, открытая, очевидная, и она головокружительно влечет меня, как бездна. Мгновение истомы, слабости, и я погибла.

Я спрашиваю себя: «Я искренне скорблю, искренне сожалею об этом неожиданном признании? Почему же вечно думаю об этих словах? И почему, когда я их повторяю про себя, невыразимая волна страсти пронизывает меня? И почему по всему моему телу пробегает дрожь, когда я представляю, что могла бы слышать другие слова, еще другие слова?»

Стих Шекспира в «As you like it»:

Who ever lov’d, that lov’d not at first sight?

Ночь — Движения моей души принимают форму вопросов, загадок. Я то и дело спрашиваю себя и никогда не отвечаю. У меня не было мужества заглянуть в самую глубину, точно определить мое положение, принять действительно твердое и правильное решение. Я малодушна, труслива, боюсь страдания, хочу страдать как можно меньше, хочу еще колебаться, медлить, оправдываться, прибегать к уверткам, скрываться, вместо того чтобы с открытым забралом вступить в решительное сражение.

Дело вот в чем: я боюсь остаться с ним наедине, вести с ним серьезный разговор, и моя жизнь здесь сводится к продолжению маленьких хитростей, маленьких уверток, маленьких предлогов для того, чтобы избежать встречи с ним. Ложное положение недостойно, меня. Или я хочу решительно отказаться от этой любви, и он услышит мой печальный, но твердый отказ. Или же я хочу принять ее, в ее чистоте, и он получит мое духовное согласие.

И вот, я спрашиваю себя: чего хочу? Какой из двух путей выбираю? Отречься? Принять?

Боже, Боже мой, ответ Ты за меня, осени меня!

Отречься — значит моими собственными руками вырвать живую часть моего сердца. Тревога будет крайняя, мучение превзойдет меру всякого страдания, но геройство, с Божьей помощью, увенчается примирением, будет вознаграждено божественной сладостью, сопровождающей всякий нравственный подъем, всякое торжество души над страхом страдания.

Отрекусь. Моя дочь сохранит обладание всем, всем моим существом, всей, всей моей жизнью. Это — долг.

Паши Душа, Скорбящая, рыдая
Чтоб жать ликуя то, что съешь, ты!