Том 1. Новые люди

Фруктовый сад в Вишняках одной стороной выходил на широкий двор усадьбы, а другой – примыкал к лесу и проезжей дороге. Теперь, в конце апреля, сад стоял незапертый – там только что облетали цветы груш, яблонь и черешен, сгоняемые с веток жирными, быстро растущими, точно лакированными листьями. Андрей целый день проходил в лесу. Вернувшись ближней дорогой, через фруктовый сад, он медленно растворил калитку во двор – и остановился. Ему не хотелось домой и теперь. Сумерки были особенно нежные, ласковые и свежие. Просторный двор, поросший травой, первой, короткой и яркой, казался пустынным. Направо и налево серели службы – амбары, ледник…

Дом раскинулся во всю ширину двора, прямо против фруктового сада. Длинный и низкий, с пристроечками, крылечками и балкончиками, он походил теперь, в потемневшем воздухе, на черную фигуру громадного животного, прилегшего отдохнуть. Ночь надвигалась быстро и близко. Только вверху небо еще голубело, бледнея, светлое, вольное, и казалось, именно оттуда спускалась прохлада на землю. Андрей вспомнил, что в детстве няня на его вопросы, почему к вечеру делается холоднее, отвечала, что это от крыльев серафимов веет прохлада, у них крылья большие, длинные и свежие, а после заката серафимы всегда пролетают с одного края неба на другой.

Андрей невольно посмотрел в небо, и ему почудилось, что вот именно теперь должны пролетать длиннокрылые серафимы.

Как раз у забора, во дворе, стояла узенькая деревянная скамеечка для сторожа. Андрей опустился на нее, снял шляпу и задумался. Он сам не знал, что с ним сегодня. Весна дурно действует на него. Ему не нравилась эта беспричинная грусть и тоска – теперь, когда все так хорошо: Катя приехала, они встретились, будто вчера расстались, она по-прежнему любит его, он тоже, он опять, при всяком удобном случае, целовал ее – у нее такие полные, мягкие губки… И какая она милая! Место в губернском городе обещано наверно. Славно они заживут – ведь они всегда были точно родные, и лучше Кати ему и не выдумать жены…

И Андрей сердился на себя и не постигал, почему ему иногда грустно, больно до слез, почему он с утра сегодня ушел из дому и все бродил по лесу почти без мыслей, только смотрел, как теплый воздух дрожит и струится на солнце между полуголыми ветвями деревьев, да из-под прошлогодних листьев поднимаются белые, робкие цветы…

Совсем стемнело. Кое-где в окнах, в пристройках, зажгли огни. В левом флигеле особенно ярко осветили; там двигались какие-то фигуры, Андрей не мог разглядеть через двор – чьи, и слышался говор. Потом говор замолк, только редкий и правильный звук тяжелого катка нарушал тишину.

Андрей вспомнил, что в левом флигеле была прачечная, и потому нисколько не удивился, когда, под мерный стук, два женских голоса начали песню. Василиса, невеста Тихона, так же как и другая прачка, Поля, считались первыми певуньями на хуторе. У Василисы, миловидной и низкорослой, с голубоватыми выпуклыми глазами, голос был высокий, звонкий и легкий, с красивыми переливами. Пелагея, девушка рослая, даже слишком рослая, смуглая, с лицом почти некрасивым, грубым, но особенно гордым и выразительным – пела низким контральто. Ничего не могло быть приятнее этого густого и мягкого голоса, полного, слишком широкого, точно весенняя река. Обе, Василиса и Поля, часто пели вместе, как теперь.

Темная фигура мелькнула на дворе и где-то исчезла в тени, за выступающим углом прачечной.

«Верно опять Тихон слушает, как невеста поет, – подумалось Андрею. – А, пожалуй, у Поли голос приятнее».

Он невольно вслушался в слова песни. Каждая нота и каждое слово были слышны.

Ни Поля ни Василиса не любили своих деревенских, чисто малорусских песен, где сама певица не разбирает слов и где непременно мотив оканчивается однообразной высокой нотой. Их песни были не то городские, не то неизвестно откуда занесенные, особенно выразительные и с понятными словами, хотя порою неумело сложенные. Теперь они пели:

Никто меня не пожалеет,
И никому меня не жаль.
Никто унынья моего не знает,
И не с кем разделить печаль.

Напев был почти надгробный, острый и медленный, проникающий насквозь, какой-то беспощадный.

Никто унынья моего не знает…

Андрей почувствовал, что глаза его наполнились нежеланными слезами. Он не знал, о чем плачет, – и оттого ему было еще тяжелее.

Прошло несколько мгновений. Он встал, провел рукой по лицу и гладко остриженным волосам – и пошел через двор.

III

Дойдя до крыльца, Андрей вдруг остановился, задумался – и свернул в сторону, чтобы, обогнув усадьбу, попасть в парк, который тянулся по ту сторону дома и спускался к самому пруду.

Справа полукругом шел ряд остроконечных тополей. Большая белая луна поднялась над ними и осветила их мертвыми лучами.

Безмолвные тополи, черные при луне, всегда напоминали Андрею какую-то страшную картинку, виденную им в детстве: так же белела большая луна и таинственно и остро поднимались тополи.