Он остановился. Его голубые, выпуклые глаза были слегка близоруки, но слух он имел необычный, тонкий до болезненности. И в этот момент ему показалось, что кто-то прошел мимо запертой двери. Шаги были совершенно незнакомые, легкие и тихие до неслышности, даже не шаги и не шорох, а так, движение воздуха, точно что-то скользнуло мимо, провеяло – и замолкло.
– Мне сделалось грустно… – снова начал Андрей, и вдруг перебил себя:
– Кто это прошел?
– Прошел? – Катя смотрела на него испуганными, непонимающими глазами. – Не знаю, кто прошел. Я ничего не слышала. Андрюша, не скрывай… Отчего тебе могло быть грустно, как не от этого… от фантов? – И она покраснела. – Андрюша, клянусь тебе всем святым…
Андрей хотел рассказать ей, как ему весь день было непонятно тоскливо и больно, взял ее за руку – но остановился. Зачем ее тревожить? Если он сам не знает, почему ему грустно, как она может угадать? Да и не хотелось рассказывать, точно его тоска была ему особенно дорога.
Катя пристальнее взглянула в его немые глаза – и вдруг неожиданно заплакала.
Андрей притянул ее к себе.
– Что с тобой? О чем ты? Катя?
– Отчего ты… такой? Ты меня… ты разлюбил?
– Бог с тобой, Катя! Как я могу тебя разлюбить, сама подумай! С чего ты взяла?
Он обнял ее и поцеловал. Катя поцеловалась охотно, крепко и сочно. Губы у нее по-прежнему были приятные, мягкие, но Андрею почему-то подумалось, что этот поцелуй и первый их поцелуй год тому назад – ничего не имеют общего. Тогда это казалось важным делом – теперь обычным и естественным обстоятельством. Он так хорошо знал розовые губы и ощущение поцелуя, что едва замечал его. Но Катя почти утешилась.
– Так ты меня любишь, Андрюша?
– Конечно, люблю. Я рассержусь действительно, если ты будешь сомневаться.
Катя ушла, получив еще несколько поцелуев. Андрей отпустил ее рассеянно.
Его, помимо воли, занимало, кто прошел мимо двери. Он поймал себя на том, что соединял неслышные шаги с мыслью о девушке в белом платье.
– Фу ты, какая глупость! Что я, в привиденья верю? Он начал раздеваться. Вошел Тихон делать постель, мрачный и погребальный, как всегда.
– Тихон, ты видал тетю Анну Ильиничну?
– Видал.
– Она давно приехала? В котором часу?
– В пятом.
Андрей умолк, не зная, что спросить еще.
– А что, она похудела?
– Похудеть не похудели. А как будто полнее. Андрей опять замолк на минуту.
– А я, Тихон, видел тебя, как ты у прачечной сидел. Василису слушал, а?
Тихон вдруг озлобился, бросил одеяло, которое держал в руках, и повернулся к барину.
– У прачечной? Я сидел? Ну и сидел. Василиса пела? Ну и пела. Что ж из-за этого мне теперь в каторгу идти?
Андрей, привыкший к ярости своего слуги, не удивился и проговорил только:
– Да никто тебя и не обвиняет. Это очень понятно. Тихон успокоился, как вскипевшее молоко, когда кастрюлю снимают с огня, и вновь вернулся к одеялу.
– А кто, не знаешь ли, тут по коридору сейчас ходил? – не выдержал Андрей.
– По коридору? Не знаю. Мало ли тут ходят. Я не должен знать, кто мимо пройдет.
Андрей лег спать с тревожным чувством, долго не мог уснуть – и все прислушивался, не прошумит ли опять полунеслышный шелест и шепот шагов.
Целую ночь был дождь. Андрей слышал веселый гул крупных капель в саду. Перед утром начался ливень. Андрей впросонках вспомнил, что сегодня первое мая и что кузины и тетеньки давно затевали в этот день какую-то особенную прогулку.
– Хорошая прогулка будет, если ненастье! – смутно промелькнуло у него в голове – и сейчас же явилась радость, потому что ему давно не хотелось ехать.
Но дождь перестал – и Андрей опять заснул.
Он проснулся поздно, сердитый, усталый и тревожный. Было уже десять часов, когда он оделся и готов был идти в столовую. Беспокойное чувство, с которым он заснул вчера, не уменьшилось, хотя он не позволял себе определенно думать о причинах.
Андрей откинул занавес, раскрыл дверь на балкон – и остановился на пороге.