Том 1. Новые люди

– Привычка? Нет, отчего? Это тоже называют любовью. О ваших же планах и вообще никакого более мнения о вас я теперь выразить не могу. Скажу только, что ведь вы сами ничего другого и не хотите…

– Почему вы думаете, что не хочу? – вдруг почти закричал Андрей, останавливаясь. Лицо его было бледно и зло. – Не хочу, не хочу! Может быть, я сам не знаю, чего я хочу? Может быть, у меня тоска дикая, непереносная, я, может быть, задохнусь в болоте! Способен ли там или нет на что другое, и на что именно – я не знаю, а что хочу и живых чувств, и живой жизни, и всего, всего другого – это я знаю! Вон и листья живут, растут, меняются – посмотрите, какая липа стала кудрявая – а я, вы думаете, безропотно лежу на пуховике?

Мисс Май смотрела на него молча, без удивления. Серые глаза ее с большими зрачками были так близко, что Андрей, вглядевшись в эти зрачки, увидел в них свое собственное возбужденное лицо – и ему стало страшно! Чувство, никогда раньше не испытанное, похожее на необъятную тоску и желание броситься вниз, в пропасть без дна, – сжало грудь до физической боли. Он хотел еще что-то сказать – но не смог, повернулся и быстро пошел, почти побежал прочь.

XI

Почему тетя Анна Ильинична считала Андрея «запоздалым», Катю – способной вредно повлиять на его жизнь, а его самого предназначенным для особенно широкой деятельности, и какой именно – всего этого она, вероятно, не могла бы объяснить. Видеть в Андрее замечательные свойства ей, конечно, помогало желание, в отношениях же с Катей она, человек старый, не боящийся романтизма, любящий Андрея, – просто чувствовала что-то неладное, не нравящееся ей и потому не хотела этого брака. Неладное кругом чувствовал и сам Андрей. Приливы тоски, которая заставляла его бродить по лесу целыми днями, теперь сделались острее, глубже и как-то безнадежнее: у него мысль никогда не являлась поговорить, посоветоваться с Катей. Он, напротив, боялся, чтобы она не узнала его настроений. Она все равно не поняла бы или поняла неожиданным образом, то есть, что Андрей ее разлюбил, ревнует, недоволен днем свадьбы, нездоров…

После странного разговора с мисс Май Андрей быстрым шагом, не оглядываясь, пошел через фруктовый сад в поле. Он забыл, что сейчас обед, что его будут искать… Беспомощный и жалкий, как заблудившийся ребенок, он куда-то бежал, чтобы быть одному, сообразить что-то, обдумать, но непривычный ум не слушался, в голове путалось, и опять он не мог ни понять, ни утолить свою тоску.

Было совсем темно, когда он вернулся к усадьбе. Как в тот вечер, ранней весною, когда он в первый раз увидел в парке белое платье мисс Май, он не вошел в дом, но остановился на дворе. В прачечной горел огонь. Но песен не было слышно. Темная, почти черная, ночь не позволяла различать ни фигур, ни предметов на расстоянии, но вдруг Андрей услыхал около себя сдержанные голоса. Мужской голос принадлежал Тихону.

– Куда ты, ласточка? – говорил он кому-то. – Подожди, постой. Разве я тебя трогаю? Нельзя уж и говорить? Ты меня, девка, коли хочешь знать, вот как приворожила. Я без тебя теперь ни ступить. Повернешься ты – мила мне, слово скажешь – еще милее. Вся ты мне кругом мила. Песню запоешь – я сейчас на землю ничком – и плачу. Так, сам о себе плачу. И сладко вот мне, и сладко, и сам я не знаю, что мне сладко. Главное – вся ты для меня удивительная, вот что главное.

Прошло несколько секунд молчания, вероятно, собеседница Тихона думала над его словами. Наконец она сказала:

– Да, говоришь: мила – мила… Ловок ты, поглядеть на тебя… Небось на Васенке женишься… Я тебе что? Я тебе не невеста, ты около своей невесты ходи. Я тебе верить никак не могу, я тебе за эти твои подходы такого покажу, что ты у меня ажио до амбара полетишь. Что там! Гони тогда Басенку! Пускай я цветы надену – и буду заместо нее! А то слова-то мне эти давно прислушались. Я человек горячий.

В голосе Тихона, когда он ответил, были и досада, и горестное удивление.

– Эх ты, девка! Ни слов, ни чувствований человеческих понять не можешь. И чего взбеленилась? Разве я тебя трогаю? За что ты меня гнать-то от себя будешь? Песню твою нельзя послушать? Обидно милой быть? С Басенкой у нас обещанье, давнишнее, я ее, Васену, вдоль и поперек знаю, она славная жена будет… Может, и ты славная жена будешь – да жалею я тебя смертно в жены взять. Ты теперь, Поля, такая мне удивительная и сладкая, как бы мне от Бога ниспослание – а тогда что? Как Васена и будешь. Жена – что? Жена всегда жена. Для духа нет простора, умиления нет. Не гони ты меня, Поляша, зачем меня гнать? Всякая тварь теперь радуется, цветы распускаются, последняя букашка – и та с кем хочет, с тем и летит – чего ж ты меня к Васене гонишь? Человек не хуже. Да и тебе я не противен.

«Это он с Пелагеей-прачкой, – подумал Андрей, вспоминая рослую фигуру Поли, смуглое свежее лицо и голос. – А Василиса?».