Том 1. Повести и рассказы 1879-1888

Владимир Галактионович Короленко Собрание сочинений в пяти томах Том 1. Повести и рассказы 1879-1888

Б. Аверин. Личность и творчество В.Г. Короленко

«Совесть эпохи», «светлый духом», «праведник» — так говорили о Владимире Галактионовиче Короленко (1853–1921) современники. Его нравственный авторитет приравнивали к авторитету Л. Толстого. И. Бунин, как правило, сдержанно отзывавшийся о писателях-современниках, говорил в одном из интервью о Короленко: «Радуешься тому, что он живет и здравствует среди нас, как какой-то титан, которого не могут коснуться все те отрицательные явления, которыми так богата наша нынешняя литература и жизнь. Когда жил Л. Н. Толстой, мне лично не страшно было за все то, что творилось в русской литературе. Теперь я тоже никого и ничего не боюсь: ведь жив прекрасный, непорочный Владимир Галактионович Короленко»[1]. Современники действительно видели в Короленко идеальный образ русского писателя, интеллигента, общественного деятеля. После Февральской революции в беседе с Р. Ролланом А. Луначарский высказал мысль, что если в России надо было бы избрать президента, то он выдвинул бы кандидатуру Короленко[2]. Чувство «непоколебимого доверия» вызывал Короленко и у Горького, считавшего его своим учителем: «Я был дружен со многими литераторами, но ни один из них не мог мне внушить того чувства уважения, которое внушил В(ладимир) Г(алактионович) с первой моей встречи с ним. Он был моим учителем недолго, но он был им, и это моя гордость по сей день»[3]. «Я готов поклясться, что Короленко очень хороший человек. Идти не только рядом, но даже за этим парнем — весело»[4],— писал Чехов.

Ответить на вопрос, как, из какого «жизненного состава» складывалась личность писателя и общественного деятеля, к каждому слову которого прислушивалась почти вся читающая Россия, во многом помогает автобиографическая книга Короленко «История моего современника». В самом начале ее Короленко пишет о своем отце Галактионе Афанасьевиче, занимавшем должность уездного судьи в заштатных провинциальных городках, для которого поистине донкихотовская честность была привычной и естественной. Короленко приводит такой случай из его судебной практики.

Галактион Афанасьевич вел процесс о наследстве. Судились богатый помещик, граф, человек с большими связями, и бедная вдова. Граф, вероятно, предложил судье взятку. Галактион Афанасьевич вспылил, застучал палкой, грубо его обругал и выгнал. Благодаря честности судьи процесс выиграла бедная вдова, сразу ставшая одной из богатейших помещиц в губернии. Попытка вдовы «отблагодарить» своего благодетеля также закончилась выдворением ее из дома. Тогда, в отсутствие судьи, она завалила всю его гостиную подарками, среди которых была огромная красивая кукла. «Когда отец пришел из суда, — пишет Короленко, — то в нашей квартире разразилась одна из самых бурных вспышек, какие я только запомню. Он ругал вдову, швырял материи на пол, обвинял мать и успокоился лишь тогда, когда перед подъездом появилась тележка, на которую навалили все подарки и отослали обратно. Но тут вышло неожиданное затруднение. Когда очередь дошла до куклы, то сестра решительно запротестовала, и протест ее принял такой драматический характер, что отец после нескольких попыток все-таки уступил, хотя и с большим неудовлетворением. „Через вас я стал-таки взяточником“, — сказал он сердито, уходя в свою комнату»[5].

Но, говоря в «Истории моего современника» о Галактионе Афанасьевиче уже не как об отце, а как о представителе своего времени, Короленко отметит и другую сторону его личности. Будучи неизменно лично честным, он никогда не знал, что такое чувство вины за общественную неправду. Короленко вспоминает, как глубоко и искренне переживал его отец суровые обвинительные приговоры. Но «это были слезы сожаления о „жертве закона“, а не разъедающее сознание своей вины, как его орудия» (V, 21). Ответственности за плохие законы судья не испытывал, так как создание их не могло от него зависеть: «Царь и закон — также недоступны человеческому суду, а если порой при некоторых применениях закона сердце поворачивается в груди от жалости и сострадания — это — стихийное несчастье, не подлежащее никаким обобщениям. Один гибнет от тифа, другой — от закона. Несчастная судьба» (V, 21).

Вся жизненная практика и все многообразное творчество Короленко — это трудный опыт соединения личной нравственности с «тяжелым», «разъедающим», но творческим сознанием ответственности за «весь порядок вещей».