Том 1. Повести и рассказы. Записки врача

Сергей Андреевич насторожился.

– Почему?

– Это дело хорошее, но мне не верится чтоб оно много обещало в будущем. Из рассказов самого же Ивана Ивановича видно, что все держится только его личным влиянием: устранись Иван Иванович, – и его артели немедленно распадутся, как было уже столько раз.

– Почему же бы это им непременно распасться? – спросил Киселев.

– Потому что вы слишком много требуете от человека. Ваши артельщики должны жить «по божьей правде»; конечно, на почве мелкого производства единение только при таком условии и возможно; но ведь это значит совершенно не считаться с природою человека: «по божьей правде» способны жить подвижники, а не обыкновенные люди.

– Вот как! – протянул Сергей Андреевич и широко раскрыл глаза. – «При мелком производстве единение невозможно». Наталья Александровна, да уж не собираетесь ли и вы по этому случаю выварить нашего кустаря в фабричном котле?

– Ни у меня, ни у кого нет столько сил, чтобы сделать это, – с усмешкой ответила Наташа. – А что исторический ход вещей его выварит, – в этом, разумеется, не может быть сомнения.

– Опять этот «исторический ход вещей»! – воскликнул Киселев. – Господа, да постыдитесь же хоть немного! Вы почтительно преклоняетесь перед всем, что готов сделать ваш «исторический ход вещей». Если он обещает расплодить у нас фабрики, задавить кустаря, то и пускай будет так, пускай кустарь погибает?

Вмешался Даев.

– Сейчас, Иван Иванович, вопрос не о мерзостях, которые проделывает исторический ход вещей. Вопрос о том, – что можете вы дать вашим кустарям? В лучшем случае вам удастся поставить на ноги два-три десятка бедняков, и ничего больше. Это будет очень хорошим, добрым делом. Но какое же это может иметь серьезное общественное значение?

Сергей Андреевич почти с ненавистью слушал Даева. Даев говорил пренебрежительно-учительским тоном, словно и не надеясь на понятливость Киселева, и Сергею Андреевичу было досадно, что тот совершенно не замечает ни тона Даева, ни его резкостей.

Киселев глубоко вздохнул и поднялся с места.

– Я вижу только одно, господа, – сказал он, – вы не любите человека и не верите в него. Ну, скажите, неужели же вправду так-таки невозможно понять, что дружная работа выгоднее работы врозь, что лучше быть братьями, чем врагами? Вы злорадно указываете на неудачи… Что ж? Да, они есть! Но знаете ли вы, в каких условиях приходится жить мужику? Могут ли широко развиться при них те задатки любви и отзывчивости, которые заложены в его душе? А задатки в нем заложены богатые, смею вас уверить! Вы смеетесь над этим. Но меня вот что удивляет: вы молоды, жизни не знаете, знакомы с нею только из книг – и в рабочих людях видите зверей. Я знаю их, живу среди них вот уже пятнадцать лет, – и говорю вам, что это – люди, хорошие, честные люди! – горячо воскликнул он.

– И я могу подтвердить это! – торжественно произнес Сергей Андреевич.

– Люба! Не знаешь ты, который теперь час? – вдруг громко спросил Володя.

Он уже с десять минут стоял на террасе, нетерпеливо и выразительно поглядывал на отца, но тот, занятый спором, не замечал его.

Киселев поспешно вынул часы.

– Ого, уж восьмой час! Пора, Сергей Андреевич, лошадь запрягать, а то я к поезду не поспею.

– Папа, Нежданчика запрячь? – быстро спросил просиявший Володя.

Все засмеялись.

– Э, брат, у тебя тут, я вижу, тонкая политика была! – протянул Даев, схватив Володю сзади под мышки. – То-то его вдруг заинтересовало, который теперь час!

– Папа, Степану нужно в ночное ехать! – крикнул Володя.

– Да уж придется тебе отвезти Ивана Ивановича, – ответил Сергей Андреевич. – Пускай только Степан лошадь запряжет.

– Ни одного ведь словца, разбойник, без политики не скажет! – проговорил Даев, щекоча Володю. – Бить, брат, тебя некому, вот что.

– А вам? – возразил Володя, ежась и стараясь поймать пальцы Даева.

– Да ведь ты не даешься, злодей!

– Ну, например, за что вы меня щекочете?

– Скажи ты мне, к какой собственно мысли этот твой «пример» служит иллюстрацией?

Володя вывернулся из рук Даева и взобрался на перила.

– Никакой я вашей балюстрации не понимаю!

Он спустился на землю и через куртины помчался в конюшню.

Даев взял свой пустой стакан и подошел к Любе.

IV

Сергей Андреевич ревниво поглядывал на Даева. Он видел, как радостно вспыхнула Люба, когда Даев заговорил с нею: неужели он и его взгляды не возмущают ее?.. Даев сел на конце стола возле Любы и вступил с нею в разговор.

– Как для вас, господа, все эти вопросы с высоты теории легко решаются! – говорил между тем Киселев. – Для вас кустарь, мужик, фабричный – все это отвлеченные понятия, а между тем они – люди, живые люди, с кровью, нервами и мозгом. Они тоже страдают, радуются, им тоже хочется есть, не глядя на то, разрешает ли им это «исторический ход вещей»… Вот я в Нижнем получил от моих палашковских артельщиков письмо…

Киселев достал из бумажника грязную, исписанную каракулями бумагу, медленно надел на нос пенсне и, откинув голову, стал читать: