Том 1. Разгром. Рассказы

Мечик, стараясь почему-то больше не попасться ему на глаза, сделал большой крюк влево и, когда обогнул рощу, увидел неподалеку село, раскинувшееся поперек долины. В пространной низине, справа от него – до самого хребта, отвернувшего в сторону и затерявшегося в мутно-серой дали, – виднелся лес. Небо – такое чистое с утра – теперь висело низкое и невеселое, – солнце едва проступало.

Шагах в пятидесяти лежало несколько зарубленных казаков. Один был еще жив, – он с трудом приподнимался на руках и снова падал и стонал. Мечик далеко объехал его, стараясь не слышать его стонов. Из деревни, навстречу ему, ехало несколько конных партизан.

– У Морозки коня убили… – сказал Мечик, когда они поравнялись с ним.

Никто не ответил ему. Один окинул его подозрительным взглядом, словно хотел спросить: «А ты где был, когда мы тут бились?» Мечик, осунувшись, поехал дальше. Он был полон самых недобрых предчувствий…

Когда он въехал в село, многие из отряда уже разошлись по квартирам, – остальные толпились возле большой пятистенной избы, с высокими резными окнами. Левинсон, стоя на крыльце в сбившейся шапке, потный и пыльный, отдавал приказания. Мечик спешился возле забора, где стояли лошади.

– Откуда бог принес? – насмешливо спросил отделенный. – По грибы ходил, что ли?

– Нет, я отбился, – сказал Мечик. Ему было все равно теперь, что о нем подумают, но по привычке он оправдывался. – Я в рощу попал, вы, кажется, там влево свернули?

– Влево, влево! – радостно подтвердил один белобрысый партизанчик, с наивными ямочками и петушиным задорным хохолком на макушке. – Я кричал тебе, да ты не слышал, видать… – И он восторженно посмотрел на Мечика, как видно с удовольствием вспоминая все подробности дела. Мечик, привязав лошадь, сел рядом с ним.

Из переулка вышел Кубрак в сопровождении толпы мужиков, – они вели двоих со скрученными назад руками. Один был в черной жилетке и с несуразной, точно приплюснутой головой в неровной проседи, – он сильно трясся и просил. Другой – тщедушный попик в растерзанной ряске, сквозь которую виднелись его измятые штанишки с отвисшей мошонкой. Мечик заметил, что к поясу у Кубрака прицеплена серебряная цепочка – как видно, от креста.

– Этот, да? – бледнея, спросил Левинсон, указав пальцем на человека в жилетке, когда они подошли к крыльцу.

– Он… он самый!.. – загудели мужики.

– И ведь такая мразь, – сказал Левинсон, обращаясь к Сташинскому, сидевшему рядом на перилах, – а Метелицы уже не воскресишь… – Он вдруг часто замигал и отвернулся и несколько секунд молча смотрел вдаль, стараясь отвлечься от воспоминаний о Метелице.

– Товарищи! милые!.. – плакал арестованный, глядя то на мужиков, то на Левинсона собачьими, преданными глазами. – Да неужто ж я по охоте?.. Господи… Товарищи, милые…

Никто не слушал его. Мужики отворачивались.

– Чего уж там: всем сходом видели, как ты пастушонка неволил, – сурово сказал один, окинув его безразличным взглядом.

– Сам виноват… – подтвердил другой и, смутившись, спрятал голову.

– Расстрелять его, – холодно сказал Левинсон. – Только отведите подальше.

– А с попом как? – спросил Кубрак. – Тоже – сука… Офицерей годувал.

– Отпустите его, – ну его к черту!

Толпа, к которой присоединились и многие партизаны, хлынула вслед за Кубраком, потащившим человека в жилетке. Тот упирался, сучил ногами и плакал, вздрагивая нижней челюстью.

Чиж, в фуражке, испачканной чем-то нехорошим, но с нескрываемым победоносным видом, подошел к Мечику.

– Вот ты где! – сказал обрадованно и гордо. – Эк тебя разукрасило! Пойдем пожрать куда-нибудь… Теперь они его разделают… – протянул он многозначительно и свистнул.

В избе, куда их пустили пообедать, было сорно и душно, пахло хлебом и шинкованной капустой. Весь угол у печки был завален грязными капустными кочнами. Чиж, давясь хлебом и щами, без умолку рассказывал о своих доблестях и то и дело поглядывал из-под бровей на тоненькую девушку с длинными косами, подававшую им. Она смущалась и радовалась. Мечик старался слушать Чижа, но все время настораживался и вздрагивал от каждого стука.

– … Вдруг он как обернется – да на меня… – верещал Чиж, давясь и чавкая, – тут я его рраз!..

В это время звякнули стекла и послышался отдаленный залп. Мечик, вздрогнув, уронил ложку и побледнел.

– Да когда же все это кончится!.. – воскликнул он в отчаянии и, закрыв лицо руками, вышел из избы.

«…Они убили его, этого человека в жилетке, – думал он, уткнувшись лицом в воротник шинели, лежа где-то в кустах, – он даже не помнил, как забрался сюда. – Они убьют и меня рано или поздно… Но я и так не живу – я точно умер: я не увижу больше родных мне людей и этой милой девочки со светлыми кудрями, портрет которой я изорвал на мелкие клочки… А он, наверно, плакал, бедный человек в жилетке… Боже, зачем я изорвал ее? И неужели я никогда не вернусь к ней? Как я несчастен!..»