«Значит, он жив… – думала Варя, рассеянно глядя на жеребца. – Что ж, я рада…»
После обеда, когда она, забравшись на сеновал, лежала одна в душистом сене, прислушиваясь сквозь сон, не лезет ли к ней кто-нибудь «по старой дружбе», – она вновь с мягким сонным и теплым чувством вспомнила, что Морозка жив, и уснула с этой же мыслью.
Проснулась она внезапно – в сильной тревоге, с оледеневшими руками. Ночь, сплошная, движущаяся во тьме, глядела под крышу. Холодный ветер шевелил сено, стучал ветвями, шелестел листьями в саду…
«Боже мой, где же Морозка? где все остальные? – с трепетом подумала Варя. – Неужто я опять осталась одна, как былинка, – здесь, в этой черной яме?..» Она с лихорадочной быстротой и дрожью, не попадая в рукава, надела шинель и быстро спустилась с сеновала.
Около ворот маячил силуэт дневального.
– Это кто дневалит? – спросила она, подходя ближе. – Костя?.. Морозка вернулся, не знаешь?
– Выходит, ты на сеновале спала? – сказал Костя с досадой и разочарованием. – Вот не знал! Морозку не жди – загулял в дым: по коню поминки справляет… Холодно, да? Дай спичку…
Она отыскала коробок, – он закурил, прикрыв огонь большими ладонями, потом осветил ее:
– А ты сдала, молоденькая… – и улыбнулся.
– Возьми их себе… – Она подняла воротник и вышла за ворота.
– Куда ты?
– Пойду искать его!
– Морозку?.. Здорово!.. Может, я его заменю?
– Нет, навряд ли…
– Это с каких же таких пор?
Она не ответила. «Ну – свойская девка», – подумал дневальный.
Было так темно, что Варя с трудом различала дорогу. Начал накрапывать дождик. Сады шумели все тревожней и глуше. Где-то под забором жалобно скулил продрогший щенок. Варя ощупью отыскала его и сунула за пазуху, под шинель, – он сильно дрожал и тыкался мордой. У одной из хат ей попался дневальный Кубрака, – она спросила, не знает ли он, где гуляет Морозка. Дневальный направил ее к церкви. Она исходила полдеревни без всякого результата и, расстроившись вконец, повернула обратно.
Она так часто сворачивала из одного переулка в другой, что забыла дорогу, и теперь шла наугад, почти не думая о цели своих странствований; только крепче прижимала к груди потеплевшего щенка. Прошло, наверное, не меньше часа, пока она попала на улицу, ведущую к дому. Она свернула в нее, хватаясь свободной рукой за плетень, чтобы не поскользнуться, и, сделав несколько шагов, чуть не наступила на Морозку.
Он лежал на животе, головой к плетню, подложив под голову руки, и чуть слышно стонал, – как видно, его только что рвало. Варя не столько узнала его, сколько почувствовала, что это он, – не в первый раз она заставала его в таком положении.
– Ваня! – позвала она, присев на корточки и положив ему на плечо свою мягкую и добрую ладонь. – Ты чего тут лежишь? Плохо тебе, да?
Он приподнял голову, и она увидела его измученное, опухшее, бледное лицо. Ей стало жаль его – он казался таким слабым и маленьким. Узнав ее, он криво улыбнулся и, тщательно следя за исправностью своих движений, сел, прислонился к плетню и вытянул ноги.
– А-а… это вы?.. М-мое вам почтение… – пролепетал он ослабевшим голосом, пытаясь, однако, перейти на тон развязного благополучия. – М-мое вам почтение, товарищ… Морозова…
– Пойдем со мной, Ваня, – она взяла его за руку. – Или ты, может, не в силах?.. Обожди – сейчас все устроим, я достучусь… – И она решительно вскочила, намереваясь попроситься в соседнюю избу. Она ни секунды не колебалась в том, удобно ли темной ночью стучаться к незнакомым людям и что могут подумать о ней самой, если она ввалится в избу с пьяным мужчиной, – она никогда не обращала внимания на такие вещи.
Но Морозка вдруг испуганно замотал головой и захрипел:
– Ни-ни-ни… Я тебе достучусь!.. Тише!.. – И он потряс сжатыми кулаками у своих висков. Ей показалось даже, что он потрезвел от испуга. – Тут Гончаренко стоит, разве н-не-известно?.. Да как же м-можно…
– Ну и что ж, что Гончаренко? Подумаешь – барин…
– Н-нет, ты не знаешь, – он болезненно сморщился и схватился за голову, – ты же не знаешь – зачем же?.. Ведь он меня за человека, а я… ну, как же?.. Не-ет, разве можно…
– И что ты мелешь без толку, миленький ты мой, – сказала она, снова опустившись на корточки рядом с ним. – Смотри – дождик идет, сыро, завтра в поход идти, – пойдем, миленький…
– Нет, я пропал, – сказал он как-то уж совсем грустно и трезво. – Ну, что я теперь, кто я, зачем, – подумайте, люди?.. – И он вдруг жалобно повел вокруг своими опухшими, полными слез глазами.
Тогда она обняла его свободной рукой и, почти касаясь губами его ресниц, зашептала ему нежно и покровительственно, как ребенку:
– Ну, что ты горюешь? И чем тебе может быть плохо?.. Коня жалко, да? Так там уж другого припасли, – такой добрый коник… Ну, не горюй, милый, не плачь, – гляди, какую я собачку нашла, гляди, какой кутенок! – И она, отвернув ворот шинели, показала ему сонного вислоухого щенка. Она была так растрогана, что не только ее голос, но вся она точно журчала и ворковала от доброты.
– У-у, цуцик! – сказал Морозка с пьяной нежностью и облапил его за уши. – Где ты его?.. К-кусается, стерва…