Том 1. Разгром. Рассказы

Тун-ло переночевал в фанзе паромщика, встретился на дороге. Постояли в коричневой дорожной грязи, поговорили – так, ни о чем. С людьми встречаться не хотелось. Антон свернул с дороги и, пропитав росою штаны, вышел ниже речного колена. Оглянулся. Где кончалась забока, дымила черной трубой паромщикова фанза. На холмах паслись коровами сандагоуские избы, и церковный крест блестел на солнце, как игла. Из деревни по дороге к парому гусеницами ползли телеги. Глянул вниз – расстилалась меж раздавшихся сопок с помутневшей и вздувшейся пеной рекой васильковая, пахучая, хлебная, зеленоросая падь. Зуд пошел от сердца к голове и вниз через колени к пяткам. Сбежал на припек, развалился и, чувствуя, как млеет от сырости спина, долго лежал, ни о чем не думая. Только раза два вспомнил почему-то Каню и тогда улыбался.

Тун-ло встретил по дороге не одну подводу.

2

Тянулись мужики на поля с палатками на ночь, с сапками, с косами. Хоть не пришел Петров день, да буйная выросла за дожди трава. Тянулись с мужиками и бабы. У баб в телегах зыбки, а в зыбках ребята. Ребята кричали, и вместо сосок давали им бабы черный хлебный мякиш, смоченный слюной.

Тун-ло останавливался у каждой подводы и говорил:

– Не нужно ехать. Сегодня днем или ночью придет большая вода. Тун-ло знает. Никто не вернется домой. Много будет сирот в долине.

С гольдом приветливо здоровались, но назад никто не возвращался. Большая вода приходит постепенно, а баштаны оправились и заросли бурьяном. Не затем бог дал дождя, чтобы все труды пропали из-за травы. Тун-ло не любил повторять одну вещь одним людям два раза. Но следующей подводе говорил то же самое. Однако и следующие подводы ехали дальше.

Всякий гольд думает мало, больше созерцает. Но Тун-ло думал. Он думал, что среди русских людей много глупых и что, может быть, будет лучше, если их убавится.

В волостном правлении у Неретина застал старик Жмыхова.

– Посиди, – сказал ему Неретин.

Тун-ло снял шапочку, достал из синих шаровар трубку, длинную и тонкую, как соломина, с блестящим чубуком. Закурил, сочно причмокивая губами. Губы у гольда тонкие, обветренные, в красной шелухе, и голова белая, как дым.

Жмыхов говорил.

– И еще, Иван Кириллыч, зря пущаешь в волость разные газеты. Ни черта не поймешь – ясное дело. Присылал бы уж которую одну. Получше. Тебе, поди, известно. А то – и контрибуции, и «Голос» какой-то, и Учредительное собрание – черт-и поймешь…

– Насчет газет верно, – сказал Неретин. – Это наша ошибка. Исправим. Один ведь работаю, пойми, а делов много.

– А Кислый?..

– От Кислого по способностям. Так и со всякого другого. Тут поумней нашего люди нужны, только не идут. Сволочи.

Жмыхов посмотрел на ноготь большого пальца и, снимая отросшую черную каемку, спросил:

– И к чему придем?

Неретин вспомнил почему-то приходившего утром отца Тимофея. Лукавые его полтавские глаза особенно. Сказал, тихо посмеиваясь:

– Попа ты привез. Был он сегодня. Чудной. «Кончились вам денежки», – говорю, а он: «Знаю, мне, мол, Жмыхов со Стрюком еще в Самаре сказывали». – «Зачем же ехали?» – говорю. «Прополоскаться, говорит, на одном месте надоедает…»

И вдруг схватив на столе газету, крикнул Неретин, брызнув упоенно слюною:

– Вот к чему придем! Понимаешь?.. – И подчеркнул ногтем: «Вся власть Советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов». – Это сначала, а потом дальше…

Называлась газета – «Красное знамя».

Жмыхов долго молчал и думал. Мигая седыми корявыми веками, бесстрастно сопел трубкой Тун-ло. Гольд мало думает, больше созерцает. Жмыхов снял черную каемку с другого ногтя. Медленно вытаскивая из головы слова, сказал:

– Понимаю снаружи… суть не понятна… Скажи…

– Суть бо-ольшая. Рассказывать все долго, а немного – можно. Если староверов-стодесятинников за землицу пощупаем, плохо?..

– Н-не знаю…

– А когда мельницу и лавку отобрать хотел, тоже плохо?

– Мельницу и лавку?.. – повел Жмыхов бровью и гаркнул прямо от сердца: – Хорошо!.. Ясное дело! Потому хозяева – жулики.

– Нет, не потому. Все, друже, хозяева – жулики. Ты не подумай, что мужики не жулики. А ихнего не возьмем.

– Тут без полбутылки не разберешься, – пошутил Жмыхов.

– А ты подумай… Или, лучше, почитай – ведь грамотный?

– Ясное дело, грамотный, других учил.

Выдвинул Иван Кириллыч из стола скрипучий ящик и сунул леснику потрепанную книжонку.

– На, почитай.

Жмыхов взял книжонку и листнул раза два волосатыми пальцами. Заинтересовался. «Прочесть, – подумал, – дома».

– А тебе, старик, что? – спросил Неретин гольда.

3

Тун-ло вынул трубку. Было ему девяносто три года, а зубы еще сохранились, только черные.

– Приехал я к тебе по большому делу, – сказал Тун-ло. – Ты прогнал объездчика, и это хорошо. Только это – половина дела.

– Говори.

– Земля, на которой живешь, была наша. Мой брат Су-и теперь помер. Семьдесят лет назад ушел он на Сунгари. Детей Су-и прогнали китайцы. Дети Су-и пахали потом землю на Улахэ… Говорить буду много. Слушать будешь?

– Говори, говори – я слушаю…