Том 1. Российский Жилблаз

Я чистосердечно открыл ему участь свою, что меня выслали из пансиона, где я многому учился; что, не имея ни родственников, ни знакомых, нахожусь в недоумении, где мне ночевать.

– О! этому горю покудова пособить можно, – отвечал он. – Милости прошу на ночь ко мне; а если ты чему-нибудь путному научился, то мы и местечко приищем. Что, например, ты выучил в пансионе?

С краскою стыдливости вычислил я ему: французский и немецкий язык, красноречие, поэзию, мифологию, древности. Он глядел на меня и колко усмехался: это немножко меня раздосадовало. «О! постой же, когда ты такой, – думал я; и с движением мщения проговорил: – логику, онтологию, психологию, космологию, словом – метафизику, этику, политику, гидравлику, гидростатику, оптику, диоптрику, катоптрику», – и уже с парящим витийством хотел было вычислять Аристотелей, Платонов, Кантов, Лейбницев и многих других, как с ужасом заметил, что карло мой переменил улыбку на совершенное равнодушие и тихо качал большою своею головою. С трепетом остановился я.

Помолчав несколько, сказал он:

– Не учился ли ты, друг мой, чему-нибудь лучшему, полезнейшему этого вздора?

Со стоном произнес я: «Нет!» – и слово «вздор» заставило меня снова вздрогнуть.

– Например: каким-нибудь искусствам? – спросил он. – Ведь там, я слышал, и им обучают.

– Да, – отвечал я сухо и печально, – я учился, сверх того, музыке, танцеванию, фехтованью и живописи.

– Как? – воскликнул он, подпрыгнув, выпуча глаза и открыв рот, – и живописи?

– Да, – отвечал я, – и едва ли хуже пишу всякими красками, как мой учитель.

– Ну, – сказал карло, обняв меня с горячностию, – ты теперь счастлив, ни о чем не печалься; дом мой почитай своим. Знай, молодой человек: я сам живописец и чуть ли не первый в городе, назло проклятым злодеям, моим соперникам; а человек с достоинством не может не иметь их, сколько ни старайся. Зовут меня Ермил Федулович Ходулькин. Хочешь ли быть моим помощником? Занятием твоим будет растирать краски, писать картины, которые полегче, разносить по домам и получать деньги.

С радостию принял я предложение его, и оба пошли домой. Дорогою зашла речь о царских дворцах, которые привели меня в такое замешательство.

– Ты прав, любезный друг, – сказал Ермил Федулович, – хотя домы те и не царские дворцы, как ты думал, однако они оба имеют величественные имена: большой называется присутственным местом, а маленький кабаком. Ты спросишь, без сомнения, чем занимаются в обоих? А вот чем: в первом, то есть большом, судят, рассуждают, оправдывают или обвиняют; словом, все, что есть в природе, подлежит суждению места того: люди, скот, четвероногие и пернатые, рыбы, пресмыкающиеся, плоды, древа; все, все без исключения! В маленьком казенном доме собираются простые люди в свободное время забыть на минуту житейские свои горести, и вкусив от искусственного дара божия, сиречь выпив вина, и подлинно на время их забывают!

– Разве и у тебя есть горести, – спросил я, – что и ты был там?

– Как не быть. Молодой человек! поживи больше в свете, больше и узнаешь; но я на этот раз был за другим делом. Заметил ли того пожилого и худощавого человека, что в мундире и при шпаге?

– Как не заметить!

– Ну так знай, я теперь на свой счет веселил его и доставлял способ забыть житейские скорби.

– Ты очень добрый человек, – сказал я.

– Может быть, ты и правду говоришь, но теперь опять ошибся, – отвечал живописец, – я имею нужду в том человеке. В большом царском доме разбирается дело по просьбе моей, а дело это в руках его, и он должен дать ему оборот.

– Как, – вскричал я с робостию, – поэтому ты имеешь тяжбу?

– Тяжбу, любезный друг, и самую непримиримую, а причина ее следующая.