Том 1. Шатуны. Южинский цикл. Рассказы 60–70-х годов

Только в минуты полнейшей интимности возможно подлинное прикосновение к высшему. А если так, то одинаково ужасно вторжение прозы жизни: бесцеремонный стук в дверь молельни или клозета, звонок телефона во время чтения гениальных стихов или закусывания рыжиком. Все социальные контакты в такие миги бессмысленны и пачкают непорочные ризы общности с потусторонним. Ведь когда ничто не мешает — как легко перейти из забытья в небытие…

Поскольку герои Мамлеева живут в постоянно духовно-творческом напряжении, социальные контакты им не нужны, как правило, вовсе. Супергерои, включающие в себя целый мир, осуществляющие собой идею «Бог — это „Я“», заменяют мироощущение «яйностью». И тогда Иван Петрович Пузиков («Когда заговорят?»), так и не сумев научить членораздельной речи домашних животных, принимает решение. Если так несовершенен мир, что не может заговорить доброе, человеческое существо, то тяжесть этого страшного бремени берёт на себя он, Пузиков. И он съел, поджарил и съел любимых кошку и собаку, «облизываясь от дальнего, начинающегося с внутренних небес хохота», приняв их в себя и тем приобщив к высшему. Ибо «нет у человека преимущества перед скотом» (Экклезиаст, 3:19).

Если и общаются с кем-то наполненные собой и сознанием своей причастности герои Мамлеева, то только через посредников. Шофёр Ваня Гадов («Жених») вдруг обретает неожиданную близость с семьёй убитой им девочки. Так, что даже спит с её матерью в одной кровати, а бабушка убитой «отнеслась к Ванюше просто, по-хозяйственному: иногда даже мыла ему ноги, запросто, как моют тарелки». А портрет покойницы-посредницы ласково глядит на жуть семейной идиллии.

Ушедшие туда навсегда неотвратимо притягательны для остающихся тут — остающихся пока и могущих только изредка и ненадолго прорываться в непознаваемое.

Саня («Гроб»), которому всё всегда было «безразлично и нудно», вдруг ощущает нечто новое и неизведанное с помощью посредницы — своей тяжело и отвратительно скончавшейся тётки. И возвращаясь с кладбища, этот дремучий человек видит никогда не замечаемое прежде: инвалида, «в заброшенных глазах которого горело какое-то жуткое, никем не разделяемое знание», «таинственных баб, у которых непомерна была душа», «мёртвый зрак ребёнка в окне».

Прикосновение к великому таинству небытия осветило и изменило жизнь: «Саня опустошённо-великой душою своею увидел внезапный край. Это был конец или начало какой-то сверхреальности, постичь которую было никому невозможно и в которой само бессмертие было так же обычно и смешно, как тряпичная нелепая кукла. И всевышняя власть этой бездны хлынула в сознание Сани. Для мира же он просто пел, расточая бессмысленные слюни в пивную кружку».

В последней фразе — весь Мамлеев: сверхреальность, бессмертие, небытие, но обязательно — и слюни в пивной кружке. Он вновь и вновь возвращается от прорывов в потустороннее к непристойному оформлению этих прорывов: «Анна Андреевна кушала хлопотливо, самовлюблённо; кастрюлю с супом поставила совсем под носом у покойницы, так что пар заволок её мёртвое лицо», «Витя даже голы забивал, как всё равно молился Господу», «из клозета доносилось её жалобное, похожее на сектантское, пение».

Там всегда этого уже не надо. И не зря живого ещё человека, примкнувшего к сонму нежити загодя, разоблачают, застав как раз за испражнением: «Ты гадишь, значит, ты жив!.. Ренегат!.. Шпион!.. Живая сволочь!..» («Изнанка Гогена»).

Живые идут к границе жизни и небытия. Кто — мало-помалу, спотыкаясь на том, что именуется карьерой, бытом, семьёй. Обычным грибным путём. А кто — спеша, без сна и отдыха, репетируя каждый раз в соитии, поглощении и извержении. И рядом с ними, героями Мамлеева, незримо движутся ушедшие — посредники — помогая заглянуть в потустороннее.

Когда Мамлеев специально для решения этой проблемы создал вселенную, она получилась математически выверенной, как умножение на «9». Этот арифметический трактат изложен литературным языком в рассказе «Голос из ничто». Герой тут — идея эволюции, смысл которой в том, что жизненная цель и амбициозные мечты амёбы — стать коровой. Цель коровы заключается отнюдь не в том, чтобы стать бифштексом, а в том, чтобы стать человеком. Человек по ходу эволюции должен стать ангелом, ангел — архангелом, и так до Абсолюта. А когда вперёд идти некуда, путь лежит только назад, к нулю.

Теперь герой Мамлеева перешагнул через такой пустяк, как смерть, теперь он познал истинную горечь своей бессмертной тщетности. Что святость, что грех, если нет надежд дойти до предела. Зато выяснилось, что человек как звено эволюции пребывает не в жалких категориях «жизнь-смерть», а существует отрезком линии, которая началась у неведомого нуля, но кончается у бесконечного Абсолюта. Вот и выходит, что раз путь бесконечен, нет никакой разницы между высшим и низшим. «Он деградировал с быстротой падающей кометы и мигом превратился в какого-то героя. А оттуда — благо недалеко — сразу в клопа».