Том 1. Стихотворения

Весьма возможно, что цикл унылых элегий был представлен в предполагаемом сборнике гораздо полнее, чем мы это имеем в сборнике 1827 г. Переломным годом, когда Баратынский пересматривал свои литературные позиции, был 1824 г. Основной проблемой этого времени (особенно в декабристских литературных кругах) является проблема национальной самобытности и борьбы с подражательной литературой. В связи с этим на смену элегии и прочим мелким жанрам выдвигались другие жанры. Резко нападали на унылую элегию.

Характернейшей «унылой» элегией Баратынского, подражателя послереволюционных французских элегиков (Мильвуа и др.), является «Уныние». Литературный образ безвременно угасающего юноши, которому уже недоступны радости жизни, сливается с образом самого Баратынского 20-х годов. Путята пишет о нем: «Он был худощав, бледен, и черты его выражали глубокое уныние» (изд. 1884 г., стр. 517). Кроме «Уныния», тем же знаком «печальной» элегии отмечены «Бдение», «Падение листьев», «В альбом» («Прощание»). В элегиях этих постоянным мотивом являются воспоминания «о днях минувших», о приметном увядании и т. п. «Унылые» элегии Баратынского были постоянной мишенью насмешек враждебных журналов. Кюхельбекер в своей статье «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие» («Мнемозина» на 1824 г., ч. 2, – вышла в конце 1825 г.) обрушивается на элегию, считая ее мелочным родом поэзии. В IV главе «Евгения Онегина» (январь 1826 г.), строфа XXXII, Пушкин излагает мысли Кюхельбекера:

    Критик строгий
Повелевает сбросить нам
Элегии венок убогий,
И нашим братьям рифмачам
Кричит: «Да перестаньте плакать
И всё одно и то же квакать,
Желеть о прежнем

, о былом и т. д.

Свое отношение к «унылой» элегии Пушкин высказывает в стихотворении «Соловей и кукушка» (1825 г.):

Но бестолковая кукушка,
Самолюбивая болтушка,
Одно куку свое твердит,
И эхо вслед за нею то же.
Накуковали нам тоску!
Хоть убежать. Избавь нас, боже,
От элегических куку.

В ответ на эти стихи Баратынский пишет Пушкину (1826 г.): «Как ты отделал элегиков в своей эпиграмме! Тут и мне достается – да и поделом; я прежде тебя спохватился и в одной ненапечатанной пьесе говорю, что стало очень приторно

Вытье жеманное поэтов наших лет».

(Изд. 1884 г., стр. 505.)

Строка эта несомненно взята из недошедшей до нас редакции «Послания Богдановичу»; она совпадает с этим посланием ритмически и по теме:

В печаль влюбились мы. Новейшие поэты
Не улыбаются в творениях своих,
И как-то в мире сем всё очень не по них…
У всех унынием оделося чело,
Душа увянула, и сердце отцвело.

Баратынский читал друзьям это послание в 1824 г. (см. письмо Дельвига Пушкину. Переписка Пушкина, т. I, стр. 130). Уже к 1824 г. «унылая» элегия для Баратынского пройденный этап, дань юношескому увлечению модой. В послании к Богдановичу поэт резко выражает отношение к своему литературному прошлому (см. примечания к посланию «Богдановичу»), хотя продолжает быть для читателя певцом «Пиров» и грусти томной.

Одно из основных мест в сборнике занимают альбомные стихотворения и эпиграммы. Разнообразие и своеобразие Баратынского в эпиграмматическом жанре было отмечено Пушкиным в его «Набросках статей о Баратынском»: «Эпиграмма, определенная законодателем французской пиитики un bon mot de deux rimes orné,[246] скоро стареет и, живее действуя в первую минуту, как и всякое острое слово, теряет всю свою силу при повторении. Напротив, в эпиграмме Баратынского сатирическая мысль приемлет оборот то сказочный, то драматический и развивается свободнее, сильнее. Улыбнувшись ей, как острому слову, мы с наслаждением перечитываем ее, как произведение искусства». Баратынский понимал жанр эпиграммы шире обычного применения этого термина, почти так, как эпиграмма определялась в античных литературах, и не связывал эпиграмму обязательно с сатирическим заданием. Так он называет эпиграммой (в журнальной редакции) свое стихотворение «Перелетай к веселью от веселья».

В сборник 1827 г. вошел целый ряд альбомных стихов; многие из них, вероятно, и предназначались для определенных альбомов и были в эти альбомы записаны; другие – представляют собой чистую форму альбомных стихов, представляющую возможность замены имен и адресатов для вписывания в любой альбом. Эти стихи Баратынского постоянно переписывались современниками в различные альбомы и альбомные сборники, часто без указания автора.

Слава Баратынского как альбомного поэта отмечена Пушкиным в IV главе «Евгения Онегина»: