Том 1. Стихотворения и поэмы Эдгара По в переводе Константина Бальмонта

Фрэнсис Локки — красивая девушка. Выдающийся художник Осгуд непременно хочет написать её портрет, и пишет, и рассказывает ей в это время о том, что с ним бывало в его путешествиях, и эта девушка становится его женой, уезжает с ним в Англию, печатает там том стихов, называя их «Гирляндой из диких Цветов». Художественная чета возвращается на родину, и Фрэнсис Осгуд встречается с Эдгаром По, который уже отметил ее дарование и написал о ней слова: «Не писать поэзию, не превращать её в действие, не думать ею, не грезить ею и ею не быть — это совершенно вне ее власти». Мистрис Осгуд описывает первую встречу с Эдгаром По: «Моя первая встреча с поэтом была в Astor House. За несколько дней перед этим мистер Уиллис вручил мне за табльдъотом эту странную, исполненную трепета поэму, озаглавленную «Ворон», говоря, что автор хочет знать мое мнение о ней. Ее действие на меня было столь особенное, столь похожее на действие «неземной, зачарованной музыки», что я почти с чувством страха услышала о его желании познакомиться со мной. Но я не могла бы отказать, не имея вида неблагодарной, ибо я как раз слышала об его восхищенной и пристрастной хвале моих писаний в его лекции об американской литературе. Я никогда не забуду того утра, когда мистер Уиллис позвал меня в гостиную, чтобы принять его. Со своею приподнятой, гордой, красивой головой, с темными своими глазами, сверкающими электрическим светом чувства и мысли, с особенным, неподражаемым слиянием нежности и надменности в выражении и в манерах, он приветствовал меня спокойно, важно, почти холодно; однако же, с такой отличительной серьезностью, что я никак не могла не почувствовать, что нахожусь под глубоким впечатлением. С этого мгновения до его смерти мы были друзьями». Под магнетическим влиянием Эдгара По Фрэнсис Осгуд научилась петь «более смелые песни», и в больших ее глазах не раз промелькнула светлая тень пролетающего Израфеля. Вот ее строки к Эдгару По:

Мне миру

не сказать, каким горю я сном,Едва коснешься ты до лютни сладкогласной;
Безумья сколько в том, Искусства сколько в том,
Сливаясь в Красоту, напев рождают страстный; —

Но это знаю

я: огнистый менестрель,Небесный Израфель, певец иного мира,
Певучести свои вложил в твою свирель,
И звон его струны твоя прияла лира.

Поэтесса оставила нам также красивый проблеск, который дает нам возможность заглянуть в обстановку Эдгара По тех дней: «Это в его собственном простом, но поэтическом уюте, Эдгар По явился мне в самом красивом свете. Шаловливый, исполненный чувства, остроумный, переменно послушный и своенравный, как избалованный ребенок — для своей юной нежной и обожаемой жены, и для всех, кто приходил к нему, у него было даже при выполнении самых мучительных литературных обязанностей, какое-нибудь доброе слово, какая-нибудь ласковая улыбка, какое-нибудь, полное изящества и учтивости, внимание. За своим письменным столом, под романтическим портретом своей любимой Линор, он мог просиживать час за часом, терпеливо, усердно и не жалуясь, занося своим изысканно-четким почерком и с быстротою почти сверхчеловеческой мысли-молнии, «редкостные и лучистые фантазии» — по мере того как они вспыхивали в его волшебном и всегда бодрствующем мозге. Помню одно утро к концу его пребывания в этом городе (Нью-Йорке), когда он казался особенно веселым и светлым. Виргиния, нежная его жена, написала мне, настоятельно приглашая прийти к ним, и я поспешила на Amity Street. Он как раз кончал серию своих очерков о нью-йоркских литераторах. «Смотрите, — сказал он, торжествующе смеясь и развертывая несколько небольших узких свитков бумаги, — я покажу вам по разнице в длине свиткой различные степени уважения, в каковом я пребываю к вам, людям литературным. В каждом из свитков один из вас закручен и сполна обсужден. Помоги-ка мне, Виргиния!» И один за другим он стал развертывать их. Наконец они приступили к свитку, который казался нескончаемым. Виргиния со смехом побежала к одному углу комнаты с одним концом, а ее муж к противоположному углу с другим. «Чья же это столь удлиненная нежность?» — спросила я. «Послушайте-ка ее, — воскликнул он, — как будто ее маленькое тщеславное сердце не сказало ей, что это она сама».