Том 1. Тихие зори

Из оврага вывели лошадей под уздцы. Когда сели верхом, тронулись, Алеша понял, что дело серьезно. Федота он быстро потерял из виду, и сначала они перекликались, держались вблизи, потом случилось так, что голос Федота послышался справа, Алеша взял туда, и ему казалось, что он едет правильно. Но тут донесся окрик с другой стороны. Алеша изо всех сил закричал: «Гоп-го-оп!», но в ответ ничего не услышал. Тогда он опустил поводья, перестал соображать и предоставил лошади идти куда вздумается. «Может, и вывезет», – подумал он. Ему пока не было холодно, но чувствовал он себя странно. Он ничего не видел, и слышал только вой ветра. Минутами казалось, – да жив ли он, правда ли, что едет на лошади в этом бездонном мраке? Или это тоже часть сна, как поезд, разговор с генералом? Но генерал припомнился особенно живо. Снова, как тогда в вагоне, захотелось дремать, и послышались слова: «Так вы, молодой человек, отрицаете идею долга?» Алеша тряхнул головой и мысленно послал генерала к черту.

Он опять стал подстегивать коня, и то ему казалось, что сейчас деревня, что уж собаки лают, то нападала лютая тоска. Он старался отгонять ее опереточными напевами.

Через два часа он убедился, что положение его безнадежно. Лошадь стала, увязая по брюхо; двинуть ее дальше не было возможности. Метель не унималась: как прежде, кругом был мрак, снег, и выл ветер. «Что ж такое, – подумал Алеша, и спина его похолодела, – стало быть…» Он слез, попробовал идти, но мешала доха. Он снял ее, побрел в одном пальто – доху набросил через плечо.

«Ничего, – говорил он себе, – вперед, ничего». Он вздохнул, вспомнил о Лизавете, о художнице, о всех милых московских женщинах, которые любили бы его, если б он продолжал жить, – вздохнул, как о навсегда ушедшем, и около громадного сугроба, одолеть который, он чувствовал, не в состоянии, Алеша сел. «Напрасно вы думаете, ваше превосходительство, – сказал он про себя с улыбкой, – что мы не мужественны, раз у нас нет идеи долга. Мы веселые люди, но мы не трусы-с». И Алеша засмеялся странным смехом, удивившим его самого.

Он завернулся в доху и решил ждать; а там видно будет.

XX

Три дня спустя Алеша в жару лежал у тетушки Аглаи Михайловны. Он не отморозил себе ничего, но простудился. Оказалось, что сугроб, у которого он уткнулся в снег, – была рига, и плутали они на пространстве двух верст, между деревнями. Федот выехал более удачно, Алешу же нашел мужик, выбравшийся до свету на гумно молотить овес.

Аглая Михайловна была потрясена. Она не спала всю ночь, поставила свечи перед старинной иконой Нерукотворного Спаса, позвала двух докторов, влила в Алешу чайник малины и укутала шубами. Первую ночь он спал плохо: преследовали кошмары, он бредил метелью, ветром, стонал и охал. Но, видимо, тетушкины средства помогли: утром он проснулся покойней, умылся, и ему захотелось есть.

– Анисья, – сказала тетушка, – кофе барину, да разогрей бараночек, да лепешки, верно, готовы. Подай сюда.

В комнате топилась печь: пахло дымком растолок, за окном синел яркий день. Алеша приподнялся, взглянул на разрисованные морозом стекла, увидел березы, окутанные туманом инея, солнце, – и глубокая, светлая радость залила его. Жизнь, жизнь! Молодость, любовь, счастье! Голова Алеши закружилась.

– Тетя, – сказал он немного задыхающимся голосом, – пойдите-ка сюда.

Тетушка подошла степенно, с озабоченным видом; она была еще в белом утреннем чепце, но уже тщательно вымытая. От нее пахло старинными духами.

– Может быть, с калачом лучше хочешь? – спросила она, и у нее был такой вид, что пить кофе с калачом или без него – вопрос серьезный.

– Дорогая, – шепнул Алеша, и вдруг крепко обнял, захохотал, стал целовать и мять ее. – Вы славная тетушка, вы моя хорошая!

Аглая Михайловна сначала была смущена, потом увидела слезы, блеснувшие в Алешиных глазах, поняла все, и сама заморгала.

– Ну, слава Боту, слава Богу, – бормотала она, – значит, Он не желал твоей гибели.

Минуту спустя Алеша жадно пил кофе с любимыми горячими лепешками, а тетушка, сидя рядом, говорила:

– Я человек старый, и меня на другой лад не переделаешь. Полагаю я, что Лиза должна была мне написать о своей свадьбе заранее, так я считаю. Она добрая девушка, но легкомысленная. А я недовольна – забыла меня. Так же и насчет твоей истории: я считаю, что это промысл Божий, урок, который дается тебе в назидание, быть может, для изменения твоей жизни.

– Да что менять-то, что? – почти вскрикнул Алеша. – Тетя Аглая, ей-Богу, нечего. Ну, я молод, мне жить хочется, это верно.

– То-то вот и есть, что вы теперь не такие, как была молодежь в наше время. Все о себе, для себя…

– Это правда, тетушка, – сказал Алеша, – я для себя живу. Ничего, – прибавил он беззаботно, – как-нибудь проживем. Я, ведь, другим не мешаю, пусть как хотят устраиваются. А вы взгляните, какое солнце, какой иней замечательный. На салазках бы сейчас, на лыжах…

– Вот именно я и не позволю.

И тетушка проявила довольно большую стойкость: пока окончательно не поправится – никуда.