Том 1. Тихие зори

Он рассказывал еще эпизоды из русско-турецкой войны, в подтверждение того, что раньше подчинялись идее долга. Говорил он длинно и утомительно. Сначала Алеша подавал реплики, потом его стало клонить ко сну. «Идея долга, – вертелось у него в голове. – Разве есть долг? Не понимаю что-то. А судьба, правда, есть. Например, крушение или что-нибудь еще там. Ну, все равно». И под мерный говор генерала Алеша, наконец, заснул.

Когда он проснулся, было светло. В окна лепила метель. Генерала не было, и весь он, весь вчерашний разговор показался сном. Алеша встал, пошел умываться. До его станции было еще часа два.

Он приободрился – на него нашло то ровное, спокойно-веселое настроение, какое бывало обыкновенно, – он стал думать о предстоящей езде. Наверно, ему вышлют доху. Он закутается – и продремлет всю дорогу до Жельни, в сумерках ввалится к тетушке, будет греться, есть за чаем горячие баранки с маслом. Ладно! Пожалуй, и неплохо, что поехал.

Поезд, конечно, опоздал, и, когда Алеша усаживался в сани, было около двух. Метель не унялась, напротив – разыгралась. Туманно маячила в ней водокачка, а почты, трактиров – всегдашнего антуража русской станции – совсем не было видно. Основательный человек Федот, в башлыке и рукавицах, полез на козлы.

– Дорога тяжкая, – сказал он, трогая гусевого, – забивает.

Гусевой повел ушами, толкнулся в сторону и резво влег в постромки; серая кобыла в корню тоже взяла – сани покатили.

Вернее сказать, они плыли; снегу было так много, что дорога едва чувствовалась; когда отъехали полверсты, станция, водокачка, строения – все погрузилось в молочную мглу; сани бежали в ней ровно, со слабым шорохом; на ухабах мягко ухали. Алеша знал все это. Не раз приходилось ему ездить так; зиму, лошадей, даже метель он любил с детства. Раздражало немного, что лепит в глаза, нельзя курить; он утешался тем, что запахнулся с головой в доху и стал дремать.

Сколько прошло времени, он не мог бы сказать, но когда приоткрыл доху, было уже полутемно. Ветер усилился. Снег бил в ином направлении.

– Кунеево проехали? – спросил Алеша.

– Проехали, – ответил Федот. – Зыбкова что-то не видно.

Зыбково было на полдороге, и считалось, что проедешь Зыбково – тогда уж почти дома. Но Зыбкова все не было.

– Я так думаю, – сказал Федот, оборачиваясь, – не иначе мы сворот пропустили. Очень дорогу забивает, не видать, – прибавил он, будто оправдываясь.

– Куда-нибудь выйдем, валяй! – крикнул Алеша и запахнулся в доху.

От нечего делать он стал думать о своей жизни, будущем. Как ни старался он представить себе его ясней, ничего не выходило. Он учится в Училище Живописи, но художник ли он? Художник, искусство… Алеша покачал головой. Это серьезное, важное, требующее всего человека. А ему не хотелось ничего отдавать. Нравилось именно брать, и то, как Легко шла его жизнь, было очень ему по сердцу. Какая же его профессия? Никакая, – «милого человека».

Главным образом занимали Алешу женщины. Он не был особенно чувствен, но влюбчив – весьма, и непрочно. Сейчас ему нравилась художница, работавшая с ним в мастерской. Приятна была и Зина, и еще кой-кто из Лизаветиных подруг – он затруднялся даже сказать, кто больше нравился, И ему казалось, что впереди будет еще много славных женских лиц, и на всех хватит его сердца. «Только не нужно никаких драм, историй. Чего там!»

До сих пор он так и делал. Хотя был молод, но уже любил не раз и, отлюбив, уходил спокойно, без терзаний, – иногда умел внушить это и той, с кем был связан. Когда кончится такая жизнь любви, он не знал и думал: придет конец, значит, придет.

Между тем Зыбкова не было. Понемногу выяснилось, что и дороги нет. Как ее потеряли, уследить было трудно, вероятно, сбились на малонатертый проселок, а метель выровняла его с целиной.

Лошади шли шагом; Федот приуныл.

– Эй, – сказал Алеша, зевая, – дядя! Потрогивай.

Федот хлестнул, лошади дернули, на минуту гусевой затоптался, точно не желая идти, но Федот вытянул его длиннейшим кнутом, он вздрогнул, рванул, – и Алеша с Федотом почувствовали, как мягко летят они куда-то вниз.

Лошади старались выкарабкаться, но тонули в снегу. Они попали в овраг.

– Тпру-у… – бормотал смущенный Федот, – тпру-у…

Отпрукивать было поздно; лошади остановились сами; от них валил пар, и вид они имели безнадежный. Слез Федот, вылез Алеша. Потоптались, полазили в снегу: стало ясно, что из оврага с санями не выбраться. Сколько ни бились, ничего не вышло.

– Что ж, – сказал Федот изменившимся голосом, – надо отпрягать.

Алеша был удивлен и немного досадовал. Ехали по-хорошему к тетушке, а тут на вот тебе, какая ерунда. В то, что становилось опасно, он еще не верил. Неприятно было опаздывать.