Том 1. Тихие зори

– Вы знаете, Яша когда разойдется, он такой строгий, даже страшно.

– Вздор мелешь, Пшерва. И Марианна на себя напускает, и Константин Андреич. Марианна живет честно, сурово живет, бедно, и сил у ней хватит, вздор-с. А минутами все слабнут, конечно. И даже очень…

Марианна ушла. С ней удалились – духи тонкие, вуаль на шляпе, свет глаз, бледность.

– И с вами бывает? – спросил Константин Андреич.

– Что?

– Да вот, вы сказали: «слабнут».

– Конечно.

Яшин задумался. Показалось, давние, смутные тени прошли по лицу его.

– Нелегкая вещь, существованье-то! И все-таки: чем горше, круче, тем больше он должен жить… человек.

Пшерва опять потянулся.

– Будет, Яша, страху нагонять. Пойдем лучше куда-нибудь, выпьем вина.

– Пить не желаю нынче. Пройтись можно.

Взяв шляпы, вышли. Довольно долго ходили по бульварам, при красном закате, фонарях золотых, куря, разговаривая.

XXIII

Иногда, в светлые дни, Константин Андреич брал ялик и уезжал в парк. Тихая была река; медленно воды лились, отражая лес на той стороне, как бы в огненно-желтом зеркале. Летали белые рыболовы, виднелось жнивье, со сложенными крестцами. Эта осень, прохлада, яркая желтизна кленов и крестцы ржей волновали его. Лишь Италия вызывала то же, но там точно можно было сказать, что именно хорошо, и почему.

Здесь же все плохое, отсталое, над чем всегда смеются, – и тем оно милей. «Кто заступится за наше? А обидит всякий».

В парке он подолгу бродил, лежал. Находили минуты, когда казался себе вольным охотником, которому никуда не дано вернуться, да и незачем: выйдет в поле, к родной земле, и осенним днем сложит голову на распутий. В другие разы вспоминал Наташу. Где она? Любит ли? Кого? И вдруг когда-нибудь они встретятся? Она – дама блестящая, уже иная, чем он знал, с новым мужем, промелькнет мгновением, а он останется; и когда смертный его час наступит, кто приложит к его лбу руку?

Раз, когда он сидел на любимой скамейке, смотрел дроздов, клевавших рябину, – в парке показалась Марианна; с нею девочки, Женя.

– Дядя Костя, дядя Костя! Говорил я, он здесь! – кричал Женя. – Вон он, на скамейке…

Девочки визжали, все втроем кинулись на него и повисли.

– Почему вы нам не говорили, вы скрывали, что тут хорошо так; дядя Костя, это с вашей стороны нечестно! – кричали девочки, смеялись и повели его к Марианне Николаевне.

– Бросьте, задушите! – Марианна улыбалась, видимо хотела что-то сказать.

Освободив его, передала письмо.

– Это без вас получено. Ну, дети, марш, Константин Андреич прочтет, тогда вместе будем гулять.

Он взял – и лишь глянул на почерк – замер. Наташи-на рука. Отойдя, сел, и, удерживая сердце, стал читать. В концах рук его и ног был холод. Наташа писала:

«Дорогой друг, кажется, мы еще раз встретимся (если вы не против). Я жила в Крыму летом, лечилась, но чувствую себя нехорошо. Верно, на осень придется опять ехать. Я не знаю еще куда, но не в холод. Примете ль вы меня? Не могу писать много, но хочу вас видеть, говорить. Я вспоминаю нашу с вами жизнь, как далекую радость, весну, – но невозможную. То же, что вы лучший человек из виденных мной, в этом я уверена. – Ответьте. – Жду». Внизу, на уголке, малыми буквами, напомнившими ему детей, было приписано: «Костя, как я несчастна! Прости».

Эта строка прежнего ударила его в сердце; он вскочил, кусая губы, почти бегом стал ходить по дорожке, взад-вперед, взад-вперед, стягивая кулаки, собирая все силы.

Вечером он ей телеграфировал.

XXIV

У Жени поднялась температура, его слабило, и в два дня он похудел. Но, имея природно бодрый дух, не унывал.

– Я люблю болеть, – говорил. – Папа, помнишь, еще при маме у меня была коры весь в шелухе-в шелухе, и ее можно сдирать.

– Почему же любишь болеть? Женя взглянул стыдливо.

– Пойди сюда.

– Ну?

Он пригнул его к себе, потом тихо шепнул: «Ты со мной больше бываешь».

– Дурачишка ты!

– Слушай, пап, помнишь, у нас был такой «Рог Оберона» – сказка, когда я был еще маленький (Женя любил, чтоб его называли «вы» и даже по отчеству). Я наизусть знал две первых страницы. Вдруг приезжает немец этот, Бок, и говорит: «Ну-ка, герр профессор, почитайте вслух!» – а мне было пять лет. Я раскрыл книгу, и прочел без ошибки. А помнишь, я чуть не застрелил его из пушки?

– Помолчал бы лучше. Что желудок-то?

Женя морщился.

– Вот не дашь о хорошем и поговорить!

Через минуту побледнел.

– Что?

– Да больно…

Яшин хмурился. «Холера не холера, верно дизентерия». Сам он человек сильный, но дети, боли… – тяжело.

Вспомнил жену, ее мученическую смерть от почек – захолодало в груди.

Когда пришел Константин Андреич, он сидел у себя в мансарде и курил. Это верный знак, что нехорошо. Две комнаты были бедны и пустоваты. Стол, обтянутый сукном, на стене Ибсен, голый диван.

Яшин позвонил.

– Кофе черного. С лимоном. Принесла старушка в очках.

– Вот, видите перед собой доктора Яшина, у которого там внизу сын…

– Что сын?

– Ничего, конечно, ничего! – Он будто рассердился. – Просто болен сын, с ним Марианна.

– Отчего же вы не идете?

– Не хочу сейчас. Он хлебнул кофе.