Внизу, на дороге, он наконец остановился. Он должен был прислониться к дереву, до того дрожали его ноги от страха и волнения, до того хрипло вырывалось дыхание из его переполненной груди. За ним гнался ужас перед собственным поступком; он душил его за горло и тряс его, как в лихорадке. Что ему оставалось делать? Куда бежать? Уже здесь, посреди леса, всего в пятнадцати минутах от дома, где он жил, им овладело чувство покинутости. Все казалось иным — неприязненным и враждебным — с тех пор, как он остался один и без опоры. Деревья, которые еще вчера по-братски шумели вокруг него, сжимались мрачно, как угроза. А ведь все то, что предстоит впереди, должно быть еще более чуждым и неизвестным! Голова кружилась у мальчика от одиночества в этом огромном, неведомом мире. Нет, этого он еще не может вынести, не может вынести один. Но к кому бежать? Отца он боялся: тот был вспыльчив, неприступен и немедленно отправил бы его обратно. Но назад он не хотел: лучше кинуться в этот мир неведомых опасностей; ему казалось, что он уже никогда не сможет взглянуть в лицо матери, которое он ударил кулаком.
Тогда он вспомнил о своей бабушке, об этой доброй, милой старушке, которая баловала его с детства и всегда защищала, когда ему грозило дома наказание или обида. Он укроется у нее в Бадене, пока пройдет первый гнев, оттуда напишет письмо родителям и попросит прощения. За эти четверть часа он почувствовал себя до того уничтоженным, — от одной мысли, что он, неопытный мальчик, одинок во всем мире, — что он проклял свою гордость, эту глупую гордость, которую вызвал в нем своей ложью чужой человек. Ему хотелось опять стать ребенком, как прежде, — послушным, терпеливым, без претензий, смешную преувеличенность которых он теперь сознавал.
Но как попасть в Баден? Как перелететь это расстояние? Поспешно он нащупал свой маленький кожаный кошелек, который он всегда носил с собой. Слава Богу, там еще блестел новый золотой в двадцать крон, который ему подарили ко дню рождения. Он все не мог решиться истратить его. Почти каждый день он проверял, лежит ли он на месте, наслаждался, разглядывая его, чувствовал себя богачом и, с благодарной нежностью, старательно чистил монету платком, пока она не заблестит, как маленькое солнце. Но внезапно его охватила мысль: хватит ли этих денег? Так часто ездил он по железной дороге и ни разу не подумал о том, что за это надо платить и сколько это может стоить — одну крону или сто. Впервые он заметил, что существуют в жизни вещи, о которых он никогда не задумывался, что все окружающие его предметы, которые он держал в руках, которыми он играл, имели каждый свою стоимость, свой особый вес. Он, еще час тому назад мнивший себя всезнающим, проходил, оказывается, без всякого внимания мимо тысячи тайн и загадок. Теперь он стыдился, что его бедная мудрость спотыкалась уже на первой ступени у входа в жизнь. Все больше он падал духом, все медленнее становились его неуверенные шаги по пути к станции. Как часто он мечтал о таком побеге, мечтал окунуться в жизнь, стать императором или королем, солдатом или поэтом, а теперь он нерешительно смотрел на этот маленький светлый дом с одной только мыслью в голове: хватит ли ему двадцати крон, чтобы добраться до бабушки? Рельсы, блестя, убегали вдаль. Вокзал был пуст. Эдгар робко подошел к кассе и шепотом, чтобы никто не слышал, спросил, сколько стоит билет в Баден. Удивленное лицо выглянуло из темного окошечка, два глаза улыбнулись из-за очков робкому ребенку.
— Целый билет?
— Да, — пробормотал Эдгар без малейшей гордости, скорее со страхом, что билет стоит слишком дорого.
— Шесть крон.
— Пожалуйста.
Облегченно он просунул в окошко свою любимую блестящую монету. Деньги зазвенели, и Эдгар опять почувствовал себя несказанно богатым, держа в руках коричневый кусок картона, обещавший ему свободу, и слыша в кармане приглушенный звон серебра.