Том 1: Цепь: Цикл новелл: Звено первое: Жгучая тайна; Звено второе: Амок; Звено третье: Смятение чувств

Теперь они держали его крепко, но он и не пытался ускользнуть. Стараясь не показывать своего торжества, они ввели его в комнату. Но как странно: он не замечал обрушившихся на него упреков, так как в их глазах светились любовь и радость. Даже и этот притворный гнев был непродолжителен. Бабушка со слезами обнимала его, и никто больше не заговаривал о его проступке; его окружили исключительным вниманием. Горничная снимала с него костюм и переодевала его в более теплую одежду, бабушка спрашивала, не голоден ли он, не нужно ли ему чего-нибудь; все спрашивали и мучили его с нежной заботливостью, а когда заметили его смущение, оставили его в покое. Его охватило сладостное чувство быть снова ребенком, — чувство, которым он пренебрег и которого ему все же так не хватало. Он стыдился, вспоминая свое высокомерие последних дней, свое желание променять все это на обманчивую радость одиночества.

В соседней комнате зазвенел телефон. Он слышал голос своей матери, слышал отрывочные слова: «Эдгар… вернулся… приезжай… последним поездом», и удивлялся, что она не набросилась на него, а только обняла и задержала на нем какой-то особенный взгляд. Чувство раскаяния говорило в нем все сильнее, и охотнее всего он сбежал бы от забот бабушки и тети и пошел бы к ней попросить у нее прощения; в полном смирении, ей одной он сказал бы, что хочет быть опять ребенком и будет слушаться. Но едва он поднялся, бабушка испуганно обратилась к нему:

— Куда ты?

Он остановился, пристыженный. Они приходили в ужас, как только он вставал с места. Напуганные им, они боялись, что он снова убежит. Откуда им знать, что он так раскаивается в своем бегстве!

Стол был накрыт, ему принесли наскоро приготовленный ужин. Бабушка сидела с ним рядом и не сводила с него глаз. Она, тетя и горничная как бы заключили его в круг тепла и тихого уюта, и эта обстановка вызывала в нем удивительное чувство успокоения. Его смущало только, что мать не входила в комнату. Если бы она знала, как он смирился, она бы, наверное, пришла!

За окнами послышался стук колес. У калитки остановилась коляска. Все заволновались, общее волнение передалось и Эдгару. Бабушка вышла, в темноте раздались громкие голоса, и он догадался, что приехал отец. Эдгар испуганно заметил, что он остался один в комнате; даже минута одиночества была для него страшна. Отец его был строг; это был единственный человек, которого он действительно боялся. Эдгар прислушался. Отец казался возбужденным, он говорил громко, и в голосе его слышалось раздражение. Ему отвечали успокаивающие голоса бабушки и матери, по-видимому старавшиеся смягчить его. Но голос отца оставался таким же суровым, как его шаги. Вот они все ближе и ближе, уже в соседней комнате, вот уже у самой двери, которая широко распахнулась.

Отец был высокого роста. И невыразимо маленьким казался себе рядом с ним Эдгар. Отец был не в духе и, по-видимому, очень сердит.

— Как тебе пришло в голову убежать, скверный мальчишка? Как ты мог себе позволить так напугать свою мать?

Голос его звучал сердито, и руки нервно шевелились. За ним тихо вошла мать. Ее лицо было в тени.

Эдгар не отвечал. Он понимал, что должен оправдываться; но как рассказать, что его обманули и побили?

Разве отец мог бы понять это?

— Что же ты не отвечаешь? Что случилось? Говори толком. Что тебе пришлось не по вкусу? Должна же быть какая-нибудь причина! Тебя кто-нибудь обидел?

Эдгар медлил. Нахлынули воспоминания и с ними прежний гнев, он уже готов был обвинять. Но тут он увидел, — сердце у него замерло, — что мать за спиной отца делает ему какой-то странный знак. Онего не сразу понял. Но она посмотрела на него, и он прочел в ее глазах мольбу. Тихо-тихо она поднесла палец к губам в знак молчания.

И вдруг его охватило огромное, неимоверное чувство счастья. Он понял, что она молила его сохранить тайну и что в своих маленьких детских руках он держит ее судьбу. Им овладела буйная, радостная гордость: она доверилась ему. Он ощутил страстное желание принести себя в жертву, преувеличить свою вину, чтобы показать, насколько он уже взрослый. Он собрался с силами.

— Нет, нет… не было никакой причины. Мама была очень добра со мной, но я был непослушен, я плохо себя вел… и вот… вот я убежал, потому что… я боялся.

Отец посмотрел на него изумленно. Менее всего он ожидал такого признания. Его гнев был обезоружен.

— Ну, хорошо, если ты сам сожалеешь… Не будем сегодня говорить об этом. Надо думать, что это больше не повторится.

Он остановился и взглянул на него. Голос его стал мягче.

— Как ты бледен! Но мне кажется, ты снова вырос. Я надеюсь, что ты больше нс будешь делать таких глупостей; ты, в самом деле, уже не ребенок и мог бы быть благоразумнее.