Том 1. Уэверли

— Еще один такой день, как сегодня, — сказал Уэверли, — и я надеюсь, что вы больше не будете иметь повода для сожаления и все опять вернется в мирную колею. 

Офицер улыбнулся и покачал головой.

— Я не должен настолько забывать свое положение, чтобы пытаться формально опровергнуть ваше мнение; но, несмотря на ваш успех и на доблесть, которой вы добились его, вы взялись за задачу, совершенно для вас непосильную.

В этот момент сквозь толпу протиснулся Фёргюс.

— Идем, Эдуард, идем. Принц отправился на ночь в Пинки-хаус.(*) Мы должны сейчас же пойти за ним, иначе мы пропустим всю церемонию caligae. Твой друг барон повинен в большой жестокости: он вытащил приказчика Мак-Уибла на поле боя. А надо тебе сказать, что сей муж больше всего на свете боится вооруженного горца или заряженного ружья; а ему приходится стоять там и выслушивать бароновы инструкции касательно торжественного заявления, пряча голову в плечи, как чайка, при каждом выстреле из ружья или пистолета, которыми балуются наши молодцы. А в виде епитимьи, всякий раз какой проявляет малейшие признаки трусости, ему приходится выслушивать жестокий выговор от своего патрона, который не признал бы залп в упор целой батареи достаточным поводом, чтобы проявить рассеянность, слушая речь, в которой дело идет о его фамильной чести.

— Но как мистер Брэдуордин заставил его отважиться забраться так далеко? — спросил Эдуард.

— Он сам добрался до Масселбурга в надежде, я полагаю, составить некоторые из наших завещаний; а категорическое приказание барона вытащило его в Престон, когда все уже было кончено. Он жалуется, что кое-кто из наших оборванцев чуть не загубил его душу, угрожая пристрелить его, но так как они ограничились выкупом в одно английское пенни, я не думаю, чтобы нам нужно было беспокоить по этому поводу начальника военной полиции. Итак, пойдем, Уэверли.

— Уэверли? — воскликнул английский офицер с большим волнением. — Племянник сэра Эверарда Уэверли из ***шира?

— Он самый, сэр, — ответил наш герой, несколько удивленный тоном офицера.

— Я в одно и то же время и рад и огорчен, — сказал пленник, — что мне довелось встретиться с вами.

— Я не могу понять, сэр, — ответил Уэверли,— почему, собственно, вы так интересуетесь мною?

— Ваш дядя никогда не упоминал при вас о своем друге Толботе?

— Я не раз слышал, что он с большим уважением отзывался о нем. Насколько я помню, он полковник, служит в армии, женат на леди Эмили Блэндвилл, но я думал, что полковник Толбот за границей.

— Я только что успел вернуться, — ответил офицер,— и, находясь в Шотландии, счел своим долгом предложить услуги там, где, мне казалось, они могут принести пользу. Да, мистер Уэверли, я тот самый полковник Толбот и муж той дамы, о которой вы упомянули. Я с гордостью заявляю, что как своим служебным положением, так и семейным счастьем я в равной мере обязан вашему великодушному и благородному родственнику. Великий боже! И мне довелось увидеть его племянника в такой одежде и защищающим такое дело!

— Сэр, — сказал Фёргюс надменно, — в этой одежде и за это дело сражается немало людей родовитых и благородных.

— Мое положение не дает мне возможности оспаривать ваши слова, — произнес полковник Толбот, — иначе было бы нетрудно доказать, что ни храбрость, ни знатное происхождение не могут сообщить благовидность неправому делу. Но, с разрешения мистера Уэверли и с вашего, сэр, если мне вообще нужно его испрашивать, мне хотелось бы сказать племяннику моего друга несколько слов о делах, касающихся его семьи.

— Мистер Уэверли сам себе хозяин. Эдуард, мы, я думаю, встретимся с тобой в Пинки, — сказал Фёргюс, обращаясь к Уэверли, — когда ты покончишь со своим знакомым? — С этими словами вождь Гленнакуойха поправил свой плед с выражением несколько более надменным, чем обычно, и вышел из комнаты.

Пользуясь своим положением, Уэверли без труда добился для полковника Толбота разрешения выйти в большой сад, принадлежащий к усадьбе, где он теперь содержался. Несколько шагов они прошли молча. Полковник Толбот, видимо, обдумывал, каким образом приступить к тому, что он собирался высказать. Наконец он обратился к Эдуарду:

— Мистер Уэверли, сегодня вы спасли мне жизнь, но лучше было бы, если бы меня убили, только бы не видеть вас в этой форме и с кокардой этих людей.

— Я прощаю ваш упрек, полковник. Уверен, что вы сделали его из наилучших побуждений. Это вполне естественно, принимая во внимание ваше воспитание и предубеждения. Но нет ничего удивительного в том, что человек, честь которого подверглась открытому и несправедливому поруганию, перешел на сторону, которая обещала ему наилучшие возможности отомстить его клеветникам.

— Я скорее сказал бы — в положение, наилучшим образом подтверждающее возникшие о нем слухи,— заметил полковник Толбот, — ведь вы сделали именно то, что вам приписывали. Известно ли вам, в какую бездну горя и даже опасность вы повергли своих ближайших родственников этим поступком?

— Опасность?