Том 1. Уэверли

— О, вы и не подозреваете, чего вы лишились! Бард по долгу службы, разумеется, отвел три длинные строфы Вих Иан Вору, знаменосцу, перечисляя все его земли и угодья и не упустив случая упомянуть, что он вселяет новые силы в своего певца и является «подателем щедрых даров». Кроме этого, вы услышали бы наставительное обращение к белокурому сыну чужестранца, живущему в стране, где трава всегда остается зеленой, всаднику на лоснящемся холеном коне, масть которого подобна вороньему крылу, а ржание — воинственному клекоту орла. Этого лихого наездника дружественно заклинают припомнить, что все его предки отличались как храбростью, так и верностью королю. И все это для вас пропало! Но так как я вижу, что любопытство ваше не удовлетворено, я спою вам последние строфы: свист моего брата донесся издалека, и я думаю, что у меня хватит времени кончить, прежде чем он придет и начнет насмехаться над моим переводом.

Проснитесь, вожди, дети сумрачных гор,
В долинах, на кручах, у рек и озер.
Рожок не к охоте вам подал сигнал,
Волынка зовет не в обеденный зал.

Победа иль смерть — боевой наш девиз.
Над вереском горным знамена взвились.
Вожди! В ваших душах пусть ярость кипит,
Пусть кровь в ваших жилах, как пламя, горит;

Пусть жалость пустая вам будет чужда.
Ваш долг — чужеземцев изгнать навсегда,
Как делали предки в далекие дни,
Иль в битве отдать свою жизнь, как они.

Глава XXIII УЭВЕРЛИ ПРОДОЛЖАЕТ ГОСТИТЬ В ГЛЕННАКУОЙХЕ

Флора едва успела закончить свою песню, как Фёргюс появился перед ними.

— Я был уверен, что найду вас здесь, даже без помощи моего верного Брана. Обычный, не увлекающийся возвышенным вкус, ну, скажем, как мой, предпочел бы, разумеется, какой-нибудь версальский фонтан(*) этому каскаду со всеми сопровождающими его гранитами, громами и грохотами, но это — Парнас нашей Флоры, капитан Уэверли, а этот ручей — ее Геликон.(*) Для моего погреба было бы весьма полезно, если бы она могла внушить своему сотруднику Мак-Мёрруху, что он весьма благотворно действует на вдохновение: он только что выпил пинту виски, чтобы согреть свой желудок после бордоского. А что, испробовать разве его силу? — Он отпил немного воды из горсти и, встав в театральную позу, тут же начал:

О дева гор, краса всех дев!
Тебе понятен наш напев:
Ведь ты в таких краях живешь,
Где не растут трава и рожь.

Впрочем, наш гайлэндский Геликон никогда не принесет пользы английской поэзии. Allons, courage![110]

О vous, qui buvez, a tasse pleine,
A cette heureuse fontairre,
Ou on ne voit, sur le rivage,
Que quelques vilains troupeaux,
Suivis de nymphes de village,
Qui les escortent sans sabots.[111]

— Помилосердствуй, милый Фёргюс! Избавь нас от этих скучнейших и бесцветнейших жителей Аркадии.(*) Не навлекай на нас напасть всех Коридонов и Линдоров.(*)

— Нет, если ты не можешь оценить прелести de la houlette et du chalumeau,[112] я дойму тебя героическим жанром.

— Дорогой Фёргюс, ты, верно, почерпнул свое вдохновение не из моей, а из Мак-Мёрруховой чаши.

— Отрицаю, mа belle demoiselle,[113] хоть и заявляю, что из двух она кажется мне наиболее приемлемой. Кто это из ваших сумасшедших итальянских поэтов говорит:

Io d’Elicona niente

Mi euro, in fe di Dio, che’ il bere d’acque

(Bea chi ber ne vuol) sempre me spiacque,[114]

Но если вы предпочитаете гэльский, капитан Уэверли, мы попросим сейчас маленькую Катлину спеть нам «Дримминдху». А ну, Катлина, дорогая, начинай, и никаких извинений перед чужестранцем!

Катлина очень живо спела небольшую гэльскую песню, шуточную элегию крестьянина на смерть своей коровы, забавные звуки которой не раз вызывали улыбку Уэверли, хоть он и не понимал языка.[115]

— Замечательно, Катлина! — воскликнул Фёргюс.— Придется как-нибудь подобрать тебе красивого жениха среди парней нашего клана.

Катлина засмеялась, покраснела и спряталась за подругу.