Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

Однако враги не дремали, они только и ждали подходящего случая, чтобы уничтожить высокомерного сноба, пускавшего пыль в глаза своими оккультными кунштюками, а теперь еще и взявшегося за перо. 18 января 1902 года, за день до своего 34-летия, Майринк был арестован по обвинению в мошенничестве. На следующий день пражская газета «Богемия» напечатала буквально следующее: «Он даже спиритизм умудрился поставить себе на службу и с его помощью проворачивал свои темные делишки. Именно то обстоятельство, что Густав Майер устраивал спиритические сеансы, и объясняет, почему среди его комитентов было так много высокопоставленных дам». В предварительном заключении Майринк находился три месяца, за это время было допрошено свыше трехсот свидетелей, служебные помещения банка «Майер и Моргенштерн» подверглись доскональнейшему досмотру, перевернули все вверх дном, перлюстрировали счета, коммерческие документы, деловую переписку, искали хоть какую-нибудь зацепку, однако не удалось обнаружить ничего противозаконного — ни малейшей неточности, образцовый порядок. Скверную роль во всей этой истории сыграл полицейский советник Олич, продажную и лицемерную натуру которого Майринк увековечил под именем судейского Очина в романе «Голем». Интересно, что Олич умер за четыре дня до смерти писателя, и даже эта, казалось бы, малозначительная

деталь не осталась незамеченной: в одной берлинской газете появилась заметка «Своего врага он увлек за собою в могилу»[47]. Не были забыты и остальные: Гангхофнер несомненно узнал себя в Вилли Обер-кнайфере с его «ископаемым коагулятом честного офицерского слова («Коагулят»), Будинер — в Густаве Бординере («Овцеглобин»), Хеллер — в обер-лейтенанте Шисье («Штурм Сараево»), а пражское общество предстало во всей своей красе в рассказе «Г. М.». Судя по всему, Майринк полностью разделял мнение Карла Крауса, заметившего в 1911 году: «Ненависть должна быть продуктивной. В противном случае любовь предпочтительней».

Впрочем, когда 10 апреля 1902 года Майринк вышел из заключения, ему было не до шуток. Лучше всего тогдашнее его настроение отражает рассказ «Страданья огонь — удел всей твари», появившийся в летнем номере «Симплициссимуса». Писателя мучили сильные боли в позвоночнике, особенно жестокие приступы начались в тюрьме, к ним прибавился еще и сахарный диабет, который преследовал его до самой смерти. Официальная медицина бессильно разводила руками, и лишь упорная практика традиционной йоги вывела Майринка из кризисного состояния.

После случившейся катастрофы Майринк пытался реабилитировать себя, однако стараниями недругов, а их у ироничного, острого на язык банкира было предостаточно, имя его в деловых кругах было скомпрометировано окончательно. Прошло несколько месяцев, прежде чем опальный финансист наконец понял, что пути назад нет, и тогда, вняв гласу судьбы, очертя голову бросился в литературу... Весной 1903 года в мюнхенском издательстве Альберта Лангена вышла его первая книга: «Горячий солдат и другие истории». Итак, судя по тому, как круто менялась его жизнь, Майринк и в самом деле «воззвал к Богу», точнее к своему Я, которое он предпочитал называть «лоцманом»: «Если же вы действительно хотите пришпорить судьбу, чтобы она пустилась вскачь, — а это, скажу я вам, поступок, истинный акт, другого такого для человека не предусмотрено, вот только решится на него далеко не всякий, ибо это еще и жертва, и хочу вас сразу предостеречь, милая фрейлейн, тяжелее жертвы сей нет ничего на свете! — то вам следует призвать свое Я — без этого сокровенного ядра вы были бы, извиняюсь, трупом (впрочем, не были бы даже им) — и повелеть вести вас кратчайшим путем к великой цели, единственной, хотя вы это сейчас и не понимаете, ради которой никакая мука не покажется слишком страшной, — и вести сурово, властно, беспощадно, без остановок и привалов, через страдания и болезни, сон и смерть, через почести и награды, богатство и увеселения, всегда сквозь, всегда мимо, подобно безумной, скачущей во весь опор лошади, уносящей своего изнемогающего всадника меж камней и терний, меж веселых цветущих лужаек и уютных тенистых рощ, в неведомую даль, туда, где сходятся земля и небо! Вот что я называю "воззвать к Богу"»

[48].

Весной 1903 года писатель прощается со своей любимой Прагой, которой отныне суждено просвечивать сквозь все городские панорамы его

романов. «Другие города, какими бы древними они ни были, кажутся мне невольниками тех, кто в них обитает; они как будто дезинфицированы какой-то сильной, стерилизующей все живое кислотой — Прага же управляет своими жителями как марионетками: дергает их за ниточки с первого до последнего вздоха...»[49] В мае Майринк покидает «город с неуловимым пульсом», воистину ставший порогом, с которого началось его странствование по «великому белому тракту», и переезжает в Вену...