Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

Вскоре он заметил, что рукопись распадалась на две части: в первой автор обращался к прошлому, небольшими обрывочными фрагментами намечая судьбу преследуемого неудачами человека, который испробовал все мыслимые способы, чтобы обеспечить себе мало-мальски пристойное существование, однако в последний момент его усилия всякий раз терпели крах... Каким образом он потом едва ли не в одну ночь обрел огромное состояние, оставалось непонятным — несколько безнадежно испорченных сыростью страниц пришлось отложить.

Вторая часть была написана явно позже: чернила выглядели свежее, а почерк — неуверенным, пляшущим, чувствовался груз прожитых лет. Пару мест, содержание которых показалось ему интересным и до известной степени близким по образу мыслей, он отметил особо, собираясь впоследствии к ним вернуться и более тщательно проанализировать эту бросающуюся в глаза общность взглядов:

«Тот же, кто уверовал, что живет ради своих потомков, обманывает себя. Опасное заблуждение — считать, что род человеческий идет путем прогресса. Поступательное движение нам только мнится. Единицы тех, кто воистину шагнул вперед. Кружить по кругу не означает продвигаться вперед. Должно человеку прорвать заколдованный круг, иначе ничего не свершит он. Люди наивно полагают, что жизнь начинается рождением и кончается смертью, — жалкие слепцы, не зрят они круга,

где уж им прорвать его, обреченным суетно и бессмысленно прыгать на одном месте, уподобившись белке в колесе!»

Хаубериссер перелистнул и, едва взглянув на первые слова, написанные сверху, у самой кромки страницы, вздрогнул...

«Хадир Грюн»!

Так и есть! Не померещилось!

На одном дыхании пробежал он глазами следующие строки, однако они ровным счетом ничего не объясняли: таинственное имя было концом, последними словами предложения, начало которого следовало искать на предыдущей странице, но она-то как раз и отсутствовала!..

«Вот уж воистину концы в воду», — подумал в отчаянье Фортунат, только теперь осознавая, как сильно заинтригован этим неуловимым Хадиром Грюном, столь ловко заметавшим свои следы, что не было, казалось, ни малейшей возможности выяснить, в какой связи упоминал автор рукописи его имя — а ведь не исключено, что они были лично знакомы!..

Хаубериссер схватился за голову. Вся эта история начинала действовать ему на нервы — такое впечатление, будто каким-то могущественным силам доставляло удовольствие водить его за нос.

И хотя еще теплилась слабая надежда на то, что оставшаяся часть рукописи поможет напасть на потерянный след, — заставить себя читать дальше он не мог: буквы прыгали у него пред глазами...

«Все, хватит с меня, я не позволю играть со мной в какие-то дурацкие кошки-мышки! Пора этому положить конец!»

Фортунат окликнул экономку и попросил позвать извозчика. «Всего-то и делов, съездить в кунштюк-салон и вызвать господина Грюна! — внезапно осенило его, однако не прошло и минуты, как он понял, что эта затея не более чем холостой выстрел. — Ну при чем тут старый еврей, ведь он-то не виноват, что его имя преследует меня, подобно навязчивому кошмару?» Но госпожа Оме уже вышла.

Беспокойно ходил он из угла в угол, тщетно пытаясь себя урезонить: «Совсем как сумасшедший стал. Подумаешь — Хадир Грюн!.. И дернул же меня черт впутаться в эту идиотскую историю!»

А внутренний голос тут же язвительно ввернул: «Ну да, конечно, жил бы себе тихо, мирно, как все благоразумные обыватели», — и сразу привел его в чувство: «Да что это я, право, или судьба недостаточно учила меня, что жизнь — это вопиющая бессмыслица, если жить так, как живет большая часть

рода человеческого? Далее если бы я совершил самое немыслимое сумасбродство, — все равно это было бы во сто крат мудрее, чем семенить с оглядкой, по старинке, слившись с серой безликой толпой трусоватых благонамеренных обывателей навстречу бессмысленной смерти».

Отвращение к жизни, давненько не вылезавшее из своей укромной норы, подступило к горлу удушливым тошнотворным комком, и Хаубериссер понял, что ему не остается ничего другого — если только он не хочет раньше или позже наложить на себя руки, — как, по крайней мере, на некоторое время отдаться на волю судьбы, пока она его либо не вынесет чрез все стремнины и подводные камни на твердую почву какого-то нового, еще неведомого кредо, либо не гаркнет фельдфебельским голосом: ничто не ново под солнцем[170], и цель всякой жизни одна— смерть...

Фортунат собрал бумаги, отнес их в свою библиотеку, но, прежде чем запереть в письменном столе, вынул из пачки ту страницу, на которой упоминался Хадир Грюн, и, сложив ее, спрятал в бумажнике.