Том 1. Волшебный рог бюргера. Зеленый лик

Полуразложившийся труп пьяницы с лицом ребенка, в пестрых бархатных лохмотьях с золотым позументом, которые, по всей видимости, должны были изображать костюм пажа.

Волна отвращения прокатилась в толпе. Руки, ноги, голова — все тело урода, даже пальцы — были по какой-то непонятной причине отечными, как тонкий раздутый каучук. Бесцветная, почти прозрачная кожа на губах и руках как будто наполнена воздухом или водой, глаза потухшие, без малейших признаков сознания.

На руках существо держало какой-то сверток и беспомощно осматривалось.

— Вайю, ссэтэрший брэт, — представил фальцет на каком-то неведомом диалекте. Из-за занавеса со скрипкой в руках вышла

обладательница этого неприятного голоса в костюме дрессировщицы и в красных польских сапогах с меховой опушкой. — Вайю, — повторила дрессировщица и указала смычком на урода. Потом раскрыла огромную папку и громко зачитала: — «Почтеннейшая публика! Дамы и господа! Перед вами величайшее чудо природы — единоутробные близнецы мужеского пола, восьми лет от роду, кои являются, по сути, одним существом, так сказать, двумя его ипостасями, ибо — внимание, почтеннейшая публика! — они связаны тончайшей прозрачной пуповиной, длиной в три локтя. Жизнь, висящая на пуповине! Феноменально! Три локтя между "я" и "я"! Ученый мир в растерянности! Закон сообщающихся сосудов в натуре: духовное начало преобладает у Дхананджайя, его интеллектуальные способности повергают в изумление, в то время как Вайю — явный олигофрен, который, однако, в своем физическом развитии далеко превзошел свою вторую половину. Да будет известно почтеннейшей публике, что Дхананджайя родился бескожим, а потому так и остался грудным младенцем. Под наблюдением своего нежно любящего брата он плавает в особом питательном растворе, залитом в мочевой пузырь свиньи. Родители двойного существа не установлены. Магнетические близнецы — величайшее чудо природы! Спешите видеть!!!»

По ее знаку Вайю неуверенно приоткрыл сверток.

На свет появилась головка величиной с кулачок, злые колючие глазки буравили толпу...

Личико, подернутое голубоватой сеткой пульсирующих капилляров, было младенческим, тем отвратительнее оно казалось из-за старческого выражения, которое по непонятной причине присутствовало в нем, кроме того, оно было искажено злостью, коварной ненавистью и такой неописуемой порочностью, что зрители невольно подались назад.

   — Мо-мо-мой блатиц Д-дха-нан-сай-я, — пролепетало раздутое существо и снова беспомощно уставилось в публику.

   — Выведите меня отсюда. Господи, я теряю... сознание, — прошептал Мельхиор.

Подозрительный взгляд египтянина был почти осязаем, когда приятели осторожно выводили доктора, который впал в полуобморочное состояние.

Дрессировщица вскинула скрипку, и они еще слышали, как она запиликала какую-то песенку, а пухлый урод умирающим голосом запел:

Бил у меня това-а-лись,

усь пля-а-мо бла-ат ла-а-ной...

А младенец, не способный артикулировать согласные, пищал, словно царапал по стеклу:

И-ии-и ми — ия — а-а-али-и уу — ля-а-ма — ла-аа — а-ой...

Опираясь на руку Синклера, доктор Кройцер жадно глотал свежий воздух.

Из балагана доносились аплодисменты.

— Это лицо Шарнока! Кошмарное подобие, — простонал Мельхиор Кройцер, — как это только... Нет, я не в состоянии — мой разум отказывается это понимать. У меня все вдруг поплыло перед глазами, и я почувствовал, что теряю сознание... Себалд, пожалуйста, возьмите мне извозчика. Мне нужно в жандармерию... Готовится что-то страшное! А вы оба сейчас же поезжайте в Париж. Мохаммед Дараш-Ког... Вы должны арестовать его с поличным.

Приятели снова сидели в пустынном кафе и смотрели в окно, за которым высокий сухощавый мужчина поспешно поднимался по улице.

— Все в точности как тогда, — сказал Синклер. — Никогда не думал, что судьба так прижимиста — даже на декорациях экономит.

Хлопнула дверь, доктор Кройцер подошел к столику, и они пожали друг другу руки.

   — Итак, за вами должок, и мы готовы выслушать ваш подробный отчет, — сказал Себалд Оберайт, когда Синклер закончил красочное повествование о том, как они битых два месяца безрезультатно охотились за персом в Париже. — Вы нам так редко писали!

   — У меня очень скоро атрофировались все литературные способности, впрочем, вербальные тоже, — извинился Мельхиор Кройцер. — Мне кажется, за последнее время я очень постарел. Жить в постоянном напряжении, в душной блокаде таинственного — как это выматывает! Большая часть людей даже представить себе не может, что значит для человека быть пожизненно прикованным воспоминаниями к одной и той же вечно неразрешимой загадке! Да еще ежедневные нервные срывы несчастной Лукреции!

Недавно, сломленная горем, она скончалась — впрочем, я вам писал...

Конго-Браун сбежал из следственной тюрьмы, и, таким образом, последний источник, из которого можно было почерпнуть какие-то сведения, иссяк.

Как-нибудь, когда время сгладит впечатления, я расскажу вам об этом более подробно...

   — Понятно, но неужели нет ничего, за что можно было бы ухватиться в наших поисках? — спросил Синклер.