Том 1

Господи Боже Ты мой! При виде решительных движений монаха, заметив еще двух человек, бегущих вслед за ним, и четвертого, важно шагающего сзади, еврей испугался еще больше и хотел обратиться в бегство. Когда же безрукий воин нагнал его, он упал на колени со словами:

— Милостивый господин мой, это поле куплено христианином по закону и с разрешения, им полученного. Он платит с него подати, налог и десятину. Цена была немалая, и поле принадлежит ему, оно — его собственное, пока вельможи церковные, либо князь, либо другой кто — не оспорят. Сам я к этому делу не имею никакого отношения и, право, не знаю за собой ничего недозволенного.

— Хо-хо, а носишь турецкий кафтан! Это ничего? — заметил бывший раб.

— А что, ежели мы тебе докажем, что на поле твоем не все ладно, а? — спросил однорукий воин. — Что, ежели мы найдем на нем мертвое тело?

Тут монах осенил себя крестным знамением и, хоть был добрым христианином, подумал, что эту мысль внушил воину черт и что проклятье язычника начинает действовать.

А еврей запричитал, кинулся на землю, стал целовать траву между своими руками и божиться страшными клятвами, от которых волосы вставали дыбом, что ежели на стерне кто зарыт, так об этом знает пан монах. Ничего не помогло! Раб слегка копнул землю в ногах мертвого старика и подтащил к этому месту еврея, чтобы тот посмотрел как следует. Ах! Тот издал крик, похожий на вороний грай, и, обезумев, посыпал во весь дух.

— Стой! Куда ты? — закричал монах, бросившись за ним вдогонку, и не остановился, пока не догнал. — Никому от своей судьбы не уйти, и ты, мой милый, будешь висеть, — сказал он, схватив еврея за полу. — Постарайся спастись добрыми делами. Мы голодны, а у тебя дома полно снеди. Угости нас завтраком!

Что еврею было делать? Он послушался. Пошел со своими гостями, рассматривая их и стараясь догадаться, кто они: беглые рабы или распущенная челядь какого-нибудь могущественного пана?

«В таком случае, — решил он, — надо мне держать язык за зубами. И потом, — продолжал он, — конечно, Господь Бог, все устроющий по усмотрению Своему и на пользу евреям, внушил им эту ложь только потому, что от нее будет польза мне. Придет день — все изменится».

С такими мыслями в голове еврей осклабился и, кивая головой, как овца, и улыбаясь побирушам, ввел их к себе в дом. И там навалил им еды — сказать страшно!

По прошествии времени случилось так, что Пражскому капитулу был нанесен ущерб одним из моравских удельных князей, находившимся тогда как раз в восточной Чехии. Магнат самоуправно присвоил себе какие-то базарные сборы. Они принадлежали каноникам, но князь знать об «этом не хотел. Заграбастал, зажал их в горсти и смеялся, рассчитывая на эти деньги украсить себе перьями шляпу. Насилие это породило среди священников великую обиду. И тогда старшина капитула послал к князю Космаса, поручив ему с помощью своего красноречия добиться, чтоб этот князь признал правоту священников. Старшина был того мнения, что Космас говорит лучше всех каноников, сообразительней их и что, в общем, его не так легко сбить с толку. Космас согласился, отправился в путь, переговорил с князем, переговорил с местным владетелем и так удачно исполнил поручение, что захотелось ему, чтоб успех его получил огласку. Короче говоря, он решил кому-нибудь рассказать о том, как он сажал князя в лужу, и им овладело страстное стремление поделиться. Сидя верхом на лошади и переваливаясь из стороны в сторону, он со смехом вспоминал словесные обороты и шутки, к которым прибегал в словопрении. При этом в голове у него шевелилось еще другое.

Что?

Тоска по Шебирю! Желание стиснуть этого брюхана в объятиях! Жажда услышать его крикливый голос!

Перед тем как выехать из дома, он на всякий случай отыскал сазавскую рукопись. И взял ее с собой. Она шуршала у него в седельной сумке, и, говоря по правде, давно уже было решено, кому ее отдать.

Доехав до распутья, Космас коленом и уздой повернул свою кобылу, направив ее в сторону Мельника. Именно там, вкушая все радости бытия, жил Шебирь. Его недавно назначили пробстом Мельницкого костела, и с тех пор, забыв о суете мирской, он жил, упиваясь рукописями и прелестью земного существования.

Размышляя о друге, Космас все сильней погонял лошадь и на склоне дня приехал вместо Праги к слиянию Лабы с Влтавой. А перед самым закатом уже приближался к возвышенности, вздымавшейся над развилкой рек. Была весна. Луга зеленели, деревья были белые, розовые. Солнце, всегда стоящее в этот предвечерний час над самым горизонтом, занимало, само собой, обычное свое положение, как ни в чем не бывало золотя прикосновениями своими луг, рощу и фигуру всадника.

Шебирь видел все это очень подробно. Он как раз в это время был в саду, откуда открывался широкий вид на дорогу.