Том 10

Я никогда не видел города, который почти ежедневно простреливается насквозь неприятельскими орудиями. Я пошел по Мадриду. Мне казалось, что я увижу груды развалин и притаившихся жителей. Улицы были полны народа. Открытые магазины, изящно одетые женщины, на тротуарах играют дети, кричат и смеются, взобравшись на каменные баррикады; проносятся автомобили, позванивают желтые трамвайчики. Рабочие трамвайного парка останавливают движение лишь на тех улицах, где ложатся снаряды, и сейчас же его возобновляют, как только кончается бомбардировка. Эти бегущие желтые вагончики вселяют уверенность в непобедимость Мадрида.

Над цветами, над зелеными скверами — радуги водяной пыли. Чем дальше идешь на запад, тем больше зияет пробоин в огромных фасадах домов. Вот стена из мешков с песком и надпись: «Вход в кафе». Все чаще улицу перегораживает стена баррикады. На асфальте — воронки от снарядов. Магазины открыты. В некоторых — новые, еще не покрашенные рамы витрин. Улицы подметены и чисты. Памятники покрыты цементными сооружениями. Мадрид мужествен и спокоен, его не собираются отдавать врагу.

Народу все меньше, все больше пробоин в домах. Между баррикадами еще встречаете детей. Выходите на огромную площадь. Здесь уже все дома зияют пробоинами. Последние, кого вы встречаете, это — бронзовые Дон Кихот и Санчо Панса, окруженные окопами. А дальше — берег Мансанареса и за рекой среди разбитых домов — пулеметы и пушки фашистов.

Восемь бойцов Интернациональной бригады сдержали слово. В конце вечернего заседания они принесли на сцену два еще пахнувших порохом фашистских знамени и одежду, снятую с марокканского полковника: штаны и мундир, где в кармане был найден клубок золотых цепочек, колец и ручных часов… Чтобы зал лучше видел боевые трофеи, бойцы подняли знамена на штыках, сбросили и растоптали их.

Когда они спустились со сцены, одна из испанок, протиснувшись к мундиру, сказала с ненавистью: «От этого пахнет дохлой собакой».

Ненавистью, непоколебимой, не ищущей компромиссов ненавистью к фашизму, напавшему, как ночной бандит, на прекрасную Испанию, — вот чем охвачен весь испанский народ. У него не было армии. Он создал ее. У него не хватало дисциплины и порядка, он создал дисциплину и суровый порядок, потому что этот народ делает революцию. Он снова молод, он — в состоянии напряженного творчества.

Испанские революционные молодые войска в порядке, спокойно и четко производят трудные наступательные операции. В сорокапятиградусной жаре, отягощенные полной выкладкой, они идут цепь за цепью вслед танкам по пшеничным полям, в прорыв фашистского фронта. Десятки аэропланов бомбят их, сотни пулеметов косят их. Они идут вперед и выбивают шаг за шагом фашистов из траншей и городков.

Мы, вдохнувшие этот раскаленный воздух героической Испании, мы говорим: довольно колебаний, довольно равнодушия, оно ведет к смерти и позору. Сплотитесь вокруг героической Испании. Она — сердце мира, в ней то, что есть в человечестве свободолюбивого, возвышенного и благородного. Сплотитесь, миллиарды мыслящих мужчин и женщин. Фашизм страшен тем, что его боятся. Фашизм страшен тем, что уничтожил в себе задерживающие моральные центры. Но, когда против него поднимается зажженная жажда свободы благородного человеческого сердца, фашизм разрывает свой фронт, отступает, бежит, и вы сдираете с него полковничий мундир, набитый золотыми цепочками.

Мы видели доброе старое солнце, затянутое дымкой пожара, и пшеничные поля, изрытые бомбами. Вместо свиста ласточек мы слышали шипение восьмидюймовых снарядов, когда фашисты угостили в первую же ночь Мадрид ураганным огнем по городу. Мы обращаемся ко всем, кому дорог ребенок, мирно спящий в кроватке, кому дорога седая голова его матери, кому дороги жизнь, свобода, красота…

С фашизмом сговориться нельзя. Фюрер и дуче расточают в сторону некоторых стран сладенькие добрососедские улыбки потому, что у фашизма еще недостаточно наготовлено аэропланов и бомб.

Довольно колебаний, довольно нерешительности! Человечество хочет жить, а не задыхаться в погребах, засыпанное щебнем разбомбированных городов.

Мадрид

Конец валенсийского шоссе — под пулеметным обстрелом. Автомобили сворачивают на проселок. Налево тянется голая лиловатая гряда, — это фронт Харамы.

Зной. Горячий ветер насыщен сухим треском цикад. Давно позади остались красные, как кирпич, горы, покрытые пупырышками масличных порослей. Перед нами — волнистая равнина в пшеничных полях. Деревни и городки — каменные. Черепичные крыши и узкие улицы прожжены солнцем. Здесь мало зелени, — разве на площади у фонтана несколько старых акаций.

Многие из домов — лишь остовы, где вся внутренность вынесена аэропланной бомбой. У порогов на стульях с камышовым сиденьем сидят женщины, занятые рукоделием. Играют дети. Автомобили пробираются по узкой, как щель, — извилистой улице в железных балкончиках на вторых этажах. Окна нижних этажей забраны решетками. В лавках вместо дверей — занавеси из железных цепочек.