Том 10

Мглистое утро. Проносятся мимо опрятные кирпичные домики, крытые черепицей. Падает редкий снежок на прошлогоднюю траву железнодорожной выемки. Все шире пути, за падающим снегом — дымы, неясные очертания газовых хранилищ, труб, — поезд врывается в высокие, без зелени, улицы, грохочет по виадукам, останавливается под корытообразной крышей вокзала, построенного вымершим племенем рослых и бородатых германцев, победителей под Седаном.

Такие вокзалы будут следовать один за другим, — выгадывая время, советский путешественник берет чемоданишко и пересаживается в желто-красный, пахнущий сигарами вагон круговой дороги. Потертые, опрятные куртки служащих, синяя одежда рабочих, — шерстяные шарфы, надвинутые шляпы и кепки. Худые, спокойно-мрачные, усталые лица.

За окнами мчащегося вагона поворачиваются необъятные мглистые перспективы города. Вокзал зоологического сада, — вы в центре западной части Берлина.

Путешественник спускается с перрона по внутренней лестнице в темноватые коридоры и сейчас же выходит на улицу. Влажный зеркальный асфальт. Вереница дремлющих такси, — травяного цвета с пестрой полоской. Немного прохожих, идущих озабоченно и не оглядываясь мимо гениальной системы выкачивания обывательских денег: это витрины магазинов, — с правой и левой стороны сплошь зеркальные, протертые суконками, окаймленные никелем или алюминием огромные окна, где над каждым предметом — изящный кусочек картона с ценой и перечеркнутой старой (прошлого месяца) расценкой. Здесь все построено на внушении, на коротком шоке: вы бежите мимо, взглянули, остановились, у вас возникло желание, — это основной принцип витрины: мгновенное острое желание у мимо бегущего… Заходите в магазин, вам очаровательно предлагают вещь и, кроме того, с тонкой деликатностью, без назойливости, — боже упаси, — еще ряд вещей, углубляющих и дополняющих ваше нововозникшее желание. Вам завертывают все это в хрустящую цветную бумагу, и вы, провожаемый улыбками и пожеланиями, выходите на широкий, без пылинки, тротуар, оторопело раскаиваясь в потраченных деньгах.

Бойтесь этих витрин, они пострашнее сирен Одиссея: мысль фабриканта легкой индустрии и ловкость магазинного продавца далеко опережают ваши потребности и желания: вам на ходу мгновенно создадут новую эмоцию… Вообще-то говоря, — много ли человеку нужно? Берегитесь, — вам набьют карманы таким количеством вещей (подсчитывал — до семидесяти шести мелких предметов), — долго после вы еще будете придумывать, что бы поковырять той или другой штучкой.

Вы сворачиваете на главную артерию, — магазинов еще больше, они еще роскошнее. В перспективе широчайшей улицы с зеркальной мостовой — какие-то звездные скопления витрин, кафе, ресторанов. Каркасы реклам, которые зажгутся с вечерней зарей. «Вот, черт возьми, — думаете вы, — во что превращены томительные трудодни немецких пролетариев!»

На перекрестке стоит с корзиночкой фиалок седая, в истертом пальто, худая женщина (сошедшая с плаката: — «Шесть миллионов безработных»). Фиалки. Весна. Над высокими крышами развеяло туман… Влажная синева, ветер и солнце… За огромными стеклами модного магазина — манекены, — длинные девушки-блондинки с приподнятыми носиками (сверхсовременная красота), — застыв в изящном всплеске рук, будто в изумлении от собственной красоты, одеты в нежно-зеленые ткани, как морская вода весенним утром…

Вы успели заскочить в пансион, оставить там чемоданишко и калоши и — опять на улице. Любопытство к этому зачарованному миру роскоши подходит у вас к двенадцати баллам. Прохожих немного. Вы начинаете замечать, что пожалуй, только вы один изумленно таращите глаза. Прохожие невесело бредут мимо всех этих соблазнов так, будто это — мираж в голодной пустыне, праздная игра воображения. Будто спектакль изобилия и роскоши сыгран и зрители ушли. Вас останавливает молодой, прилично одетый человек и предлагает купить шнурки для башмаков. «Я голоден», — говорит он сурово и тихо. Вы покупаете пять пар шнурков. Через минуту вас останавливает другой молодой человек, протягивает коробку спичек: «Никакой работы. Я голоден…»