Том 10. Братья Карамазовы. Неоконченное

Первоначальное намерение Достоевского, быстро закончив роман «Бесы», освободиться от него к осени 1870 г. для работ над «Житием» не осуществилось. Тем самым писание «Жития» постепенно отодвигалось в более или менее отдаленное будущее. Все больше уходя в работу над «Бесами», автор осознает, что ему не удастся в ближайшее время вернуться к «Житию», и спешит хотя бы кратко закрепить для памяти в тетради основные линии задуманной эпопеи. Записав 3 (15) мая 1870 г. последний план «Жития», формулирующий его сквозную, «главную мысль», Достоевский несколько дней спустя, 7 (19) мая 1870 г., сообщает С. А. Ивановой: «У меня, например, и задуман роман (в успех которого я верую вполне); но писать его здесь я совершенно не решаюсь и отложил» (там же. С. 122). Через несколько дней, 2 (14) июля 1870 г., писатель сообщал ей же, что в этом году ему не кончить «Бесов» и он раскаивается, что взялся за этот роман. «Я бы не о том хотел писать», — замечает он тут же, имея в виду «Житие» (там же. С. 130). Не представляя себе пока сколько-нибудь определенно, когда он сможет приняться за «Житие», Достоевский в течение лета и осени 1870 г., вплоть до конца декабря, все-таки не оставлял мысли о работе над ним с будущего года (см. письма к В. В. Кашпиреву от первой половины августа ст. ст. и H. H. Страхову от 2 (14) декабря 1870). В последнем из указанных писем романист с горечью писал: «Повестей задуманных и хорошо записанных у меня есть до шести <…> Но если б я был свободен, т. е. если б не нуждался поминутно в деньгах, то ни одну бы не написал из всех шести, а сел бы прямо за мой будущий роман. Этот будущий роман уже более трех лет как мучит меня, но я за него не сажусь, ибо хочется писать его не на срок, а так, как пишут Толстые, Тургеневы и Гончаровы. Пусть хоть одна вещь у меня свободно и не на срок напишется. Этот роман я считаю последним словом в литературной карьере моей. Писать его буду во всяком случае несколько лет. Название его: Житие Великого грешника.Он дробится естественнона целый ряд повестей. И не знаю, смогу ли начать его в этом году, если даже к июлю кончу в «Р(усский) вестник»(там же. С. 151). А в письме к А. Н. Майкову от 15 (27) декабря 1870 г. Достоевский признавался: «Оторваться от «Русского вестника» до срока не могу. Да и, начав одно, нельзя перейти к другому» (там же. С. 154). На этом упоминания о «Житии» в письмах Достоевского обрываются; замысел этот воскресает в сознании романиста в новой, преображенной форме лишь в 1874 г. при обращении к работе над «Подростком» (наст. изд. Т. 8), вобравшим в себя ряд мотивов первой части «Жития».

«Житие Великого грешника» мыслилось автором как величественная художественная композиция, состоящая из ряда драматических фресок, как своеобразная грандиозная эпопея, по значению и объему равная «Войне и миру» (см.: XXIX, кн. 1, 112, 117).

Сопоставление в письмах Достоевского замысла «Жития великого грешника» с «Войной и миром» нельзя признать случайным. Писатель лучше, чем кто-нибудь из его современников, понял, что с выходом «Войны и мира» русская литература обрела новые масштабы, неизвестные ей в 1850-х годах. Правда, в письме к Страхову от 24 марта (5 апреля) 1870 г., споря с его оценкой «Войны и мира», Достоевский настаивал: «…явиться <…> с «Войной и миром» — значит явиться после <…> нового слова,уже высказанного Пушкиным, и это во всяком случае,как бы далеко и высоко ни пошел Толстой в развитии уже сказанного в первый раз, до него, гением нового слова» (там же. С. 114). И все же эпопея Л. Н. Толстого явно побуждала Достоевского к творческому соревнованию с ним. [67]«Житием» писатель и надеялся сказать свое новое слово (см.: XXVIII, кн. 2, 334), одержать художественную победу над Толстым и Тургеневым, которых, несмотря на постоянную полемику с ними, он тем не менее признавал авторами «первых вещей» в тогдашней русской литературе (см. письмо к С. А. Ивановой от 8 (20) марта 1869 г.).

Исторической эпопее Толстого Достоевский в «Житии Великого грешника» намеревался противопоставить эпопею внутренней борьбы и духовных исканий современного русского человека, а излюбленному толстовскому герою, молодому человеку из среды «русского родового дворянства» с «законченными формами чести и долга», — члена «случайного семейства», одного из представителей того «беспорядка» и «хаоса», в котором, по диагнозу Достоевского, пребывала жизнь огромного большинства уголков русской действительности после реформы (см. об этом заключительную главу романа «Подросток» — наст. изд. Т. 8; Дневник писателя. 1876. Январь. Гл. 1. § 2).