Том 10. Мертвое озеро

— Да, да! Я так в жизни был несчастлив, что даже ни лета мои, ни обязанности не уничтожают преград к простым чувствам дружбы, о которой я с детства мечтал. Знаете ли, что я, бывши ребенком, чуть не умер оттого, что дружбу мою отвергли. Я женился по любви и очень счастлив до сих пор. Но дружбы, дружбы — этого тихого, кроткого чувства — я желаю теперь!

— Говорят, что между женщиной и мужчиной не может быть дружбы, — заметила путешественница.

— Это вздор! Одни скептики да люди, истратившие всю искренность чувств и попирающие свои обязанности, так говорят. Нет, я был дружен с одной женщиной: всё кругом толковало, судило в том роде, как вы сейчас заметили, что между женщиной и мужчиной не может быть дружбы. К счастию, домашние ее и мои слишком хорошо знали меня и смеялись над толками. Я должен сознаться вам, что часто спешил ей первой сообщить какое-нибудь мое горе или радость.

— Может быть, вы, сами не зная, любили эту женщину?

— Помилуйте! если б я любил эту женщину, разве бы я мог радоваться и способствовать ее браку? Нет, я ревнив, и страшно ревнив! Но она! она была мне искренним другом.

— Где же она теперь?

Марк Семеныч в волнении произнес:

— Она умерла!.. Вы напомнили мне живо о моей Вере. Я был поражен сходством вашим с ней. Когда я смотрю на вас, мне кажется, что передо мной моя Вера, мой искренний друг! — И Марк Семеныч взял руку путешественницы и умоляющим голосом прибавил: — Замените мне мою Веру!

Путешественница пришла в такое волнение, что пугливо сказала:

— Успокойтесь… Нас ждут лошади…

— Извините! я забылся: мне казалось, что я сижу с моим другом; а воспоминание о ней наводит на меня страшную тоску. Я сам не понимаю, что со мной делается.

И Марк Семеныч ударил себя в грудь; слезы ручьями текли по его щекам, и он, ломая руки, повторял тоскливо:

— Вера, Вера!

Путешественница с удивлением глядела на порывы отчаяния человека в летах, с наружностью, по которой нельзя было подозревать такой сильной сентиментальности.

— Марк Семеныч, если б было в моей власти заменить вам вашего друга, я была бы очень счастлива!

— О, будьте добры, не оставляйте меня в такую минуту! — рыдая, говорил Марк Семеныч.

Слезы и просьбы его были так искренни, что путешественница, забыв неловкое положение свое, стала утешать его.

Через несколько минут Марк Семеныч как бы пришел в себя, стал извиняться и сказал:

— Эти припадки у меня с детства, и я могу показаться очень странным и смешным тому, кто меня не знает. Я лечился много; но еще не открыто средство против сильной впечатлительности сердца. Достаточно малейшего потрясения моим нервам, чтоб я впал в такое состояние, в каком вы меня сейчас видели… Я думаю, я вам надоел? извините меня…

И Марк Семеныч вышел из коляски и более уже не беспокоил путешественницу, которой долго еще слышался его молящий голос, с тоскливой нежностью взывающий к Вере.

Рано утром они остановились пить чай уже близко от Москвы. Марк Семеныч был по-прежнему почтительно-вежлив с путешественницей; но грусть была разлита в его словах и взгляде. После чаю он серьезным голосом сказал ей:

— Не можете ли вы мне пожертвовать десятью минутами вашего времени?

— С большим удовольствием!

— Имеете ли вы ко мне настолько доверенности, чтоб принять мое предложение?

— Какое?

— Я всё время обдумывал, что бы вам предпринять, и мне пришла мысль…

— Какая?

— Предложить вам, так, для пробы, взять на себя обязанность следить не за учением моих детей, а за их нравственностью. Я прошу вас не обижаться моими словами… Вы будете в порядочном семействе, под защитою моей жены, во всех отношениях достойной…

— Благодарю вас… но я… право…

— Согласитесь на мою просьбу: докажите, что вы не обиделись моим предложением.

— Я ничуть не обиделась, но…

— Значит… я имею ваше согласие? я счастлив, что дети мои будут под присмотром такой женщины, как вы.

— Но как же, — в недоумении заметила путешественница, — ваша жена? она не знает…

— Будьте покойны, положитесь на меня! В память той, с которою вы имеете такое сходство, я готов жертвовать всем!

— Ради бога!.. если только нужны какие-нибудь жертвы… я…

— Успокойтесь: их и тени нет в моем предложении. Но я говорю, что если бы оказалась надобность доказать искренность моих слов…

— Позвольте мне подумать…

— Значит, вы сомневаетесь?

— Нисколько; но я боюсь, захочет ли ваша жена иметь при своих детях женщину, которой она вовсе не знает.

— Боже мой! Как же мы берем в дом француженок и других гувернанток?

— К ним более снисходительны.

— Я занимаюсь воспитанием моих детей и потому смело делаю вам предложение. Оно не очень лестно для вас; зато для меня ваше согласие будет самым приятным доказательством вашей ко мне доверенности и дружбы.

И Марк Семеныч красноречиво доказывал высокую роль воспитательницы.

— Извольте: я согласна, но прошу вас не требовать от меня никаких других обязанностей, как только учить их русскому языку, — сказала путешественница.