Том 10. Последние желания

Только бы дотянуть эти два года, до окончания курса! А там будет хорошо, там я пойду в гору быстро…

Я простудился и заболел бронхитом. Я давно уже чувствовал себя нехорошо, был худой и желтый – я смотрелся в зеркало. Еще бы! Ведь я привык к хорошему столу и лучшим винам, – а тут мы по неделям не обедали. Пирожки от Филиппова да пирожки от Филиппова – поначалу оно и нездорово.

Когда доктор велел мне бросить заниматься и лежать в постели, а сам ушел, Надя вдруг принялась плакать.

– О чем ты плачешь, Надя?

– О том, что ты будешь лежать в постели, а у нас нет денег. Вот только двадцать копеек. Я не виновата.

Я подумал-подумал, скрепился – и написал письмо родителям о болезни, прося дать в долг. Конечно, я им отдам, когда выздоровею. Пока мы стали жить – в кредит. Да товарищ один дал три рубля.

Наконец, получили деньги: тридцать пять рублей. Папа писал, что это последние.

Тридцать пять рублей должно надолго хватит, пока я не встану и не примусь за работу. Как затянулся мой бронхит! По правде сказать, я даже и не замечаю улучшения. Это доктор его находит где-то внутри. Будто бы звук стал яснее. Не знаю. Надо верить. А то до каких же пор лежать? И что с нами будет?

В самый день получения денег мне стало очень худо. Кашель мучил, даже до крови докашлялся. Это бывает при бронхите, лопаются какие-то сосуды от напряжения.

Надя давала мне пить, подложила подушку. Я лежал одетый на диване в первой комнате, укрытый пледом. У нас такая оттоманка небольшая есть.

Вдруг в кухне хлопнула дверь (у нас один ход, через кухню), и зашелестел и зашуршал шелк. Я вздрогнул, сам не зная отчего. И когда я взглянул, то на пороге увидал высокую фигуру.

Фигура двинулась, приблизилась, опять зашелестев. Это была Лея. В темном платье, обшитом мехом, с мороза, свежая, чистая и душистая – она была так не похожа на все, что я долгое время видел около себя, что я закрыл глаза и подумал: я сплю.

Но Лея проговорила робко:

– Петя, это вы? Можно к вам? Я вам помешала?

Я открыл глаза. Да, это была точно она. Ее узкое, смуглое лицо, ее сжатые брови – это действительно она…

– Что вам угодно, Лея Николаевна? – спросил я тихо, потому что не было голоса.

– Петя, я вас навестить приехала… Вы больны…

В первый раз в жизни я видел ее смущенную, боязливую… Вошла Надя и остановилась перед Леей. Лея встала и протянула ей руку.

– Надя, вы меня помните? Милая Надя…

Я боялся, что Надя будет груба, но она от неожиданности сама смутилась и протянула руку. Я видел, как Лея волновалась.

– Послушайте, Петя, кто вас лечит? И как не грех было не написать мне? Я вам пришлю своего доктора…

– Ваш доктор вряд ли нам годится…

Лея вспыхнула:

– Петя, это невозможно! Петя, во имя старой дружбы! Не будьте жестоки! Поймите, это предрассудок! Людской предрассудок, выдуманный ради дурных сердец! У меня все есть, у меня больше, чем нужно, а вы больны, у вас нет и я не могу, не могу ничего для вас сделать! Сжальтесь, Петя! Я ничего не могу?

Я грустно покачал головой. За минуту перед тем я ее ненавидел злостно и тяжело, но теперь ненависть проходила.

– Лея Николаевна, – сказал я. – Помните князя Сардорелли? Вы же сами с презрением говорили, что его можно купить и продать. Между нами не будет денег, как не было никогда. Что бы там ни случилось, к вашим деньгам я не прикоснусь. И вы тоже пожалейте и не мучьте меня.

Тогда она, не стесняясь присутствия Нади, подошла близко к моей постели, взяла меня за руки и долго смотрела на меня. Я видел ее глаза, полные слез, которые стояли – и не проливались. И я почувствовал на одно мгновение, что я ее одну любил и люблю, и люблю гораздо больше, чем сознавал, чем говорил себе – больше, чем вообще можно сказать человеческими словами. И в это мгновение я был выше ее.

Минута была яркая, ясная, а потом все прошло и вернулся прежний туман, стало мутно, не то тошно, не то безразлично.

Я видел, как она ушла – и что-то горячо говорила Наде у двери. Я уловил слова: «никогда, ни за что», «если действительно худо» «ради Бога»…

Надя отвечала резко и мало.

Я не расспрашивал ее, когда она вернулась ко мне. Я лежал с закрытыми глазами, и она подумала, что я сплю.

Вот я дописываю последние строки, и рука еле двигается. Я начал совсем с другим настроением. У меня было больше сил. И больше бодрости. Нет, не хочу унывать! Я скоро поправлюсь, я должен поправиться! Что за странный бронхит, какое медленное улучшение! Почти незаметное. Лишь бы мне курс кончить, а там уж как-нибудь… Там меня при университете оставят… Многие профессора заметили меня, как талантливого политикоэконома… Надя меня очень любит… Что ж такое, что я ее не люблю? Разве это нужно? Это страшно любить… Боже мой, какой странный бронхит… Нет, я должен поправиться, встать, работать, и скорее, как можно скорее… Завтра, сегодня… Потому что, если я не встану, что же будет?

Мать-мачеха *

I