Том 10. Преображение России

С этого именно момента он забыл о себе самом, отрешился от себя, перестал даже помнить, что он — Ливенцев. И, когда загрохотали вдруг винтовочные выстрелы оттуда, от блиндажа, и стали вскрикивать около него раненые, он с силой вырвался вперед, выхватил револьвер, крикнул отнюдь не своим, совершенно даже неестественным голосом:

— За мно-ой! Ура-а!

Потом как-то необыкновенно удачно перескочил через невысокую проволоку, и действительно, не только первым, даже единственным добежал до окопа, из которою выкарабкивался поспешно последний очень толстый австриец, чтобы тут же удариться в бегство вслед за другими.

Но, увидя перед собою русского офицера с револьвером в руке, он, красный от натуги, испуганно мигающий белыми ресницами, безмолвно положил винтовку к его ногам и стал руки по швам. В бежавших впереди австрийцев, темными пятнами растворявшихся в желтом тумане, стреляли солдаты Ливенцева без его команды.

Кое-кто пустился было за ними вдогонку, но Ливенцев, спросивший пленного толстяка по-немецки, есть ли дальше еще окопы, и узнавший, что есть несколько более сильных, крикнул:

— На-за-ад! Куда помчались? Назад!

Рассчитывать на внезапность нападения было уже нельзя: впору было удержать за собою только этот случайно и счастливо занятый окоп с блиндажем за ним.

И точно так же, как это было сделано ночью на переправе через Ольховец, он направил вперед цепью один взвод, в который очень решительно шагнул и Демка, как опытный разведчик, а с остальными тут же начал приспосабливать занятый окоп к обороне: проделывать новые бойницы, копать новые окопы вправо, влево и прямо вперед от австрийского, потому что в занятом окопе можно было разместить не больше взвода. Тогда же он послал назад, Струкову, донесение о взятии высоты 370.

Но этот захваченный окоп был устроен до того хозяйственно, прочно и удобно, что солдаты десятой роты даже не понимали, как могли с ним расстаться австрийцы. Умеренно глубокий, он весь был обделан деревом, — в нем было сухо; после ночи, проведенной в холодной грязи, это привело всех в особый раж. Кричали:

— Вот это добро!

— Вот это хата, так хата!

— Гарно австрияки зробилы, хай им черт!

Несколько одеял оказалось в окопе, брошенных при поспешном бегстве, несколько консервных коробок, еще не вскрытых, венские газеты, порванные и целые, — даже книжечку новелл Эдгара По нашли солдаты и поднесли своему ротному на просмотр, о чем тут немцы пишут:

— Может, это что касающее замирения, ваше благородие, — подчитайте!

Но через минуту ясно стало для всех, что до замирения далеко: оттуда, из тумана, стали долетать пули, — подготовлялась контратака австрийцев.

В то же время частая стрельба поднялась справа.

— Обходят! Обходят! — закричал, подбегая, Значков.

— Как обходят? Кто обходит? Это, должно быть, наши!.. Где Аксютин с ротой? Что вы орете ерунду! Берите свой третий взвод и вперед!.. Поддержите четвертый!

Ливенцев прокричал это залпом в промежуток между ружейными залпами впереди и справа, но Значков не двинулся с места, — искаженное лицо его дрожало.

Ливенцев бросился к нему, взял за плечи и закричал ему в ухо:

— Собрать третий взвод и вперед!.. Принять командование цепью.

— Тре-тий взво-д! Ко мне-е! — заверещал совсем петушиным голосом Значков.

Но тут же к нему подбежало человек двадцать, и только, как будто всего двадцать и было во взводе.

— Тре-етий взво-од! — во всю силу легких крикнул Ливенцев. — Вперед, бегом! Ма-арш!

Он был, как в чаду, и сомневался, слышат ли его, но третьего взвода солдаты бежали от окопа, который начали было рыть, к Значкову, и сам Значков побежал вдруг, отчаянно взмахнув руками, вперед.

И странно, только когда отделился от роты этот взвод, и не то что пошел нехотя, а побежал, как на плацу на ученье, в туман, навстречу пулям, Ливенцев в первый раз за всю свою службу почувствовал себя командиром роты, и, — что еще, может быть, было страннее, это свеяло с него закруживший его было чад, — стало отчетливо в сознании: два взвода в цепи, два в резерве, — противник наступает… надо наладить связь с ротой Аксютина…

Но в это время как раз подскочил к нему пожилой, густобородый унтер-офицер Старосила, с испугом в глазах не за себя, а за него:

— Ваше благородие! У в окоп!.. Ховайтеся у в окоп!..

И он даже потянул его отечески за рукав шинели.

— Почему в окоп? — не понял Ливенцев.

— А как же ж, когда стреляют, а вы стоите!

Ливенцев все-таки прислушался к перестрелке впереди и справа и осмотрелся, насколько что-нибудь можно было различить в тумане, и только потом не спеша пошел, но не в окоп, а к блиндажу, и стал за его надежным земляным куполом вместе со Старосилой.

— Должно быть, и прапорщик Аксютин послал полуроту в цепь… Значит, в цепи у нас рота, — сказал про себя Ливенцев, однако громко.

Старосила, оглянувшись в это время назад, заметил кого-то из девятой роты, потом еще и еще появлялись там сзади из тумана солдаты девятой.

— Ваше благородие! — крикнул он радостно. — Еще одна рота наша идет!

— Неужели? Где?.. Ого! Ну, теперь нас не вышибут. Поди передай поручику Урфалову, что у нас два взвода в цепи, два в резерве. Скорей!