Том 10. Преображение России

— Как же это сейчас передать участок боя? — очень изумился Ковалевский. — Ведь сейчас там бой!

— Ну, какой там бой! Вы преувеличили немножко, — игриво ответил полковник Палей. — Кадомцы идут уже сменять ваших. И смена произойдет безболезненно под прикрытием тяжелых батарей всего корпуса, а не одной нашей дивизии. Это будет серьезное прикрытие, поверьте.

Ковалевский поверил и передал капитану Широкому, что скоро загремит корпусная тяжелая, что придут сменять его батальон кадомцы, что ему осталось продержаться считанные минуты.

Однако прошло полтора часа, когда, приблизительно в полдень, начался обстрел австрийских высот тяжелыми снарядами, и Ковалевский не мог уже усидеть в штабе и вихрем поскакал из деревни на высоту 366 посмотреть, как и где будут ложиться наши снаряды, как во время канонады, днем, произойдет смена его второго батальона четвертым Кадомского полка и куда, наконец, удобнее всего передвинуть ему свой полк.

Но на самой окраине деревни, в последней халупе было до того крикливо и весело, что Ковалевский приостановил коня, и трое конных разведчиков и два связиста, ехавшие с ним вместе, тоже остановились.

И вот отворилась дверь халупы, и с бутылкой водки в одной руке, с коробкой икры в другой, бородатый, растрепанный, краснорожий, как Силен; показался в ней командир четвертого батальона кадомцев и запьянцовски крикнул ему:

— Аа-а, гос-сподин полковник, сосед! Прошу ко мне. Разделите трапезу!

Ковалевский был поражен.

— Вы здесь? Теперь? Как так?.. Но ведь ваш батальон пошел или нет сменять мой второй батальон? — закричал он так, как мог бы закричать при подобных обстоятельствах даже и не во время канонады.

— Черт с ним, — махнул рукою Силен. — Все равно, — далеко не уйдет. Заходите!

— Я сейчас же сообщу вашему командиру полка о вас, мерзавец! — крикнул Ковалевский и ударил лошадь, не дослушав, что такое кричал пьяный капитан ему вдогонку.

На шоссе он догнал полубатарею трехдюймовок, только что переправившуюся с помощью его учебной команды через Ольховец. Это была большая радость: четыре трехдюймовки и четыре зарядных ящика при них. Они были всесторонне заляпаны грязью, и грязные, измученные лошади еле волокли их, но и такими они все же годились для боевой работы.

Постепенно налаживалось все: гремела из тыла тяжелая, под рукой были легкие орудия, хотя и с небольшим запасом снарядов, наконец и батальон кадомцев нестройной, правда, и довольно бесшабашной толпой, но с явным все-таки подъемом прошел невдали, сплошь предводимый одними только молодыми прапорщиками, туда, где залег второй батальон его, Ковалевского, полка.

Все утрясалось, становилось на свои места… Но когда он пристально начал наблюдать в бинокль, где именно приходятся разрывы наших чемоданов, он не заметил ни одного разрыва на той самой высоте, с которой обстреляли из пулеметов и пришили к земле второй батальон.

— Как же это так? Куда же они бьют? Что они такое обстреливают? — бормотал он в полнейшем недоумении. — Ведь я же точно рассказал Палею, где пулеметные гнезда австрийцев… Что же опять за абракадабра такая творится?.. Как раз надоумил черт теперь именно затеять смену, — удобный случай для австрийцев расстрелять оба батальона…

И Ковалевский кинулся к трехдюймовкам, остановившимся на шоссе с видом, вполне ко всему безучастным.

— А ну-ка, братцы, кто у вас тут за старшего? — крикнул он артиллеристам.

Те ответили, что их командир — штабс-капитан Плевакин — пошел искать наблюдательный пункт и вот теперь возвращается.

Действительно, со стороны деревни подходил довольно развинченным шагом какой-то офицер в независимо сидевшей набок фуражке, с дюжим и, как показалось еще издали, малиновым носом.

Он подходил, точно сознательно, медленно, потом вдруг остановился, постоял с минуту на месте, поглядел туда и сюда кругом и решительно повернул назад.

— Куда же он, этот Плевакин? Все ищет место для наблюдательного пункта? Отнюдь не похоже, — говорил, наблюдая за ним, Ковалевский и закричал, сделав рупором руки: — Капи-тан Пле-ва-кин!

Плевакин не мог не слышать сильного голоса, однако не обернулся и шел, все убыстряя шаг. У Ковалевского мелькнула мысль: «А не Плевакин ли здесь сидел и пил вместе с командиром четвертого батальона кадомцев?» По цвету его дюжего носа и по развинченной пьяной походке было похоже именно на это. И не шел ли он опять туда же допивать водку, в то время как сейчас, может быть, начнется сосредоточенный расстрел австрийцами почти двух тысяч русских солдат?

Ковалевский двинулся за ним. Он нагнал его почти у той самой окраинной халупы, где обосновался краснорожий Силен.

— Вы штабс-капитан Плевакин? — крикнул раздраженно Ковалевский.

— Я штабс-капитан Плевакин, — вполне независимо ответил тот, не подбросив даже на секунду руки к козырьку ухарски сидящей фуражки.

— Возвращайтесь немедленно к своим орудиям и обстреляйте одну высоту по моим указаниям!

— Ни-ка-ких ваших указаний и приказаний я исполнять не обязан, — очень отчетливо ответил Плевакин и голову подбросил так энергично, что шевельнулась и чуть не слетела фуражка.