Том 10. Преображение России

— Наконец-то! Наконец-то начинают догадываться, что война позиционная, — очень обрадовался Ковалевский. — Ухлопали зря тысяч тридцать и догадались.

— Тридцать, вы думаете? — живо подхватил Палей. — Просчитаетесь, кажется.

— Вы думаете, что больше?

— Мне кажется, что побольше… Я говорю, конечно, не об одной нашей седьмой армии, а о всем фронте.

— И вот результаты, — развел руками Котович. — Ну, что же делать. Учимся воевать по-современному, а за науку платим.

— Но с наступлением покончено или нет? — спросил Ковалевский.

Котович сделал губами и плечами знак неопределенности и ответил не на вопрос:

— Говорят, будто шестьдесят тысяч пополнения для нашего фронта готовят в тылу… Будут присылать по мере надобности. Также и насчет снарядов: идут большие запасы снарядов. Одним словом, за чем-нибудь они идут к нам, а? Снаряды, пополнения людьми, материальной частью, вообще всем, всем… И тяжелые батареи еще идут.

— И неужели все это для продолжения зимней кампании? Как хотите, — не хочется верить. Замороженных будет втрое больше, чем убитых! — разогревшийся от чаю с коньяком вскрикивал Ковалевский.

Палей кивнул ему на перегородку, за которой помещались связисты и писаря, и он, не умея говорить шепотом, начал прощаться, перейдя при этом на французский язык. Котович повторил, что командиру корпуса доложит и о результатах ему сообщит. Остаток коньяку в бутылке Ковалевский с разрешения генерала взял с собою и, найдя своего разведчика Горюнова около лошадей, сунул ее ему:

— А ну-ка, глотни для согрева!

Разведчик радостно взял под козырек и так и не опускал правой руки, пока не вытянул всего коньяка из бутылки. Потом поспешно обтер усы и гаркнул:

— Покорнейше благодарим, ваше высокобродие!

Пустую бутылку он подержал немного, потом досадливо сунул ее в карман, и когда подводил каракового жеребца своему командиру, в глазах его была такая преданность, которую всегда хотел видеть в солдатских глазах Ковалевский.

Едва только он вернулся в Петликовце, как в штабе полка была принята телефонограмма от штаба дивизии, что командир корпуса разрешил полку отдых и что занимаемые полком позиции должны быть сданы той части, которая придет на смену. Ковалевский тут же передал это в роты, продолжавшие сидеть в окопах, добавив, что сделано это распоряжение по его рапорту и что ждать смены придется не больше, как два дня. Но уже часа через два стало известно, что по приказу Щербачева шестнадцатый корпус, стоявший в резерве, идет сменять совершенно выдохшийся второй корпус Флуга, а так как Ковалевский, в погоне за крышами деревни Петликовце, занял позиции на участке не своего, а второго корпуса, то и сменять его полк должен был полк из шестнадцатого корпуса в ту же ночь.

Это была величайшая радость из всех, какие когда-либо испытывал прапорщик Ливенцев за свою жизнь: капитан Струков сказал ему, что с наступлением темноты его роту, как и другие роты третьего батальона, как и седьмую роту, сменит какой-то, неизвестно пока еще какой именно, полк.

— Ну, брат, охотник за черепами, мы с тобой и навоевались вдоволь и уцелели, — не всякому это удается сделать, — похлопал он на радостях Демку по серой папахе. — Теперь сменяемся, и можешь ты домой шпарить, в свой город Мариуполь!

— Еще чего — домой! — обиделся дрожавший перед этим от холода Демка. — Когда мы теперь с Васькой должны Георгия получить…

Действительно, когда вызывались желающие к пулеметам разыграть ожесточенную атаку на высоту 370, Демка и Васька вызвались первыми, и при этом громком деле не были ранены ни тот, ни другой.

Еще засветло Петликовце гремело разноголосой начальственной руганью, бодрой и хозяйственной: тысячи новых, не обстрелянных еще солдат, приустав от марша из тыла, заполнили всю улицу деревни и все дворы, дули в варежки, чтобы согреть руки, прикуривали друг у друга цигарки, хрустели сухарями и корками хлеба, кашляли и звучно плевали наземь… Это один из полков шестнадцатого корпуса пришел на смену полка Ковалевского.

Командир пришедшего полка, сутуловатый длинноусый человек, лет пятидесяти с лишком, очень подробно выспрашивал Ковалевского, стараясь уяснить себе, насколько трудна тут будет его служба зимой; но наибольшее внимание его привлек штаб полка — «господский дом», пострадавший от последней канонады.

— Гм… Это оттого, что он — белый, этот дом… Большой, белый, издали очень заметный, — глубокомысленно сказал он, оглядев его снаружи. — Белый, — вот в чем ваша ошибка. Вам надо было покрасить его в цвет земли.

— Когда же мне было его красить? И чем именно красить? Где взять краски? — на ходу возражал Ковалевский, но его заместитель был самоуверен.

— Ничего, я разыщу… Я найду краски… И завтра же с утра займусь маскировочкой.

— А если послезавтра пойдет снег?

— Ну, тогда уж, разумеется, опять побелить можно.