Том 10. Преображение России

— Я кровельщик природный, и отец и дед кровельщики были, — горланил Курбакин. — И так что мы с отцом кумпола даже на боговых домах крыли, и случилось мне раз, выпивши я был, упал с кумпола на крышу, — два себе ребра сломал, вот это место. А они, конечно, без внимания к нашему брату: «Срослось, говорят, чего тебе еще надо?» А того мне надо, что я все одно считаюсь калечный, и я своих правов добивался у них глоткой своей, однако они меня забрали да вон угнали куда, в страсти какие… Тут если из железа листового людей понаделать, понаставить, и то куда они к черту!.. А что касается немцев, то я у немцев по колониям тоже работал — каждый день на завтрак колбасу кушал, а на обед как поставят картошки жареной противень, так с этой картошки сало аж капает, — вон какой там харч был. А нам тут, может, и обедать даже не дадут, — скажут: «С завтрашнего дня на довольство запишем, а до завтрева святым духом живите!»

— Детей много маешь? — уныло спросил Черногуз.

— Детей? Есть, конечно, которые спичками по улице торгуют.

— Много?

— Это дело бабское писклят считать…

— А у мэне аж шестеро… хлопцев четверо… Дочку старшу запрошлым летом, замуж вiддал, — вже свою дiтыну люлькае… А мужа угнали тоже, — на ерманьский фронт пiйшов. Може, досi вбилы. Так вот и погибать должны люди здря!

— Безросчетно, — сказал Микита Воловик и покивал задумчиво крупной, широко раздавшей серую шапку головой.

А Петро Воловик, вспоминая, как они заблудились, уйдя с полевого караула, и отвечая только своим упорным мыслям, говорил Миките вполголоса:

— Ось як было бы нам итить тодi, досi были бы у якой-небудь деревнi… А це не дiло, — кивнул он на свою левую руку и махнул правой.

В то, что кричал так громко командир полка, что покажет будто бы им, куда и как должны стрелять винтовки, они не вникали. Они знали, что начальство на то и начальство, чтобы что-то там такое кричать, чем-то угрожать, очень часто вспоминать мать и трясти перед их носами своими кулаками, которые могут быть в перчатках, а могут быть и без перчаток, — смотря по времени года и по погоде.

Немало успокаивало их пятерых и то, что очень спокойно говорил с ними их ротный; бабьюки же, кроме того, помнили, что никакого наказания не положил он им, хотя и видел, что они самовольно ушли с караула. Он даже не обругал их за это; назвал «дурачьем», но разве это называется обругать?

В полдень караульные обедали. Обед их был хотя и не горячий, как они говорили, все-таки теплый, так как от этой землянки кухни находились недалеко. Над котелками с борщом подымался пар, привычно щекотавший ноздри. Хлеб они ели с ломтиками сала. Это было то самое сало, которое раздавали и им в окопах и которого так многим совсем не хотелось есть, потому что люди то и дело засыпали сном замерзающих.

В караульной землянке так же, как и у них в окопах десятой роты, стояла вода, — лечь было тоже нельзя, и сидеть можно было только по-восточному, на корточках. Но воды здесь все-таки было гораздо меньше; здесь сделали для нее ямку в стороне, куда она и стекала, а из этой ямки вычерпывали ее наружу.

Караульные были неразговорчивы и равнодушны; их все время клонило в сон. Только караульный начальник — унтер и разводящий — ефрейтор держались бодрее, как это и требуется от тех, кто начальствует. И однажды, — это случилось уж после обеда, — очень оживились они оба, унтер и разводящий: это они увидели, как со стороны окопов подошла к перевязочному пункту толпа человек около двухсот на глаз.

— Ну, смотри же, пожалуйста, — куда же это они приперли? — удивился унтер.

— Клади всех в околоток, — чуть ухмыльнулся ефрейтор.

Пытались разглядеть что-нибудь там, теперь уже в запретной для них вольной пурге, что-нибудь радующее сердце пятеро арестованных, но их не выпустили из землянки. До них доносились только отдельные выкрики кое-кого из караульных:

— Пошли, братцы, — гляди, пошли!

— Назад же их погнали, или что?

— Да нет же, не назад пошли, а дальше!

— Как дальше? Куда же дальше они могут?

— Ну, вообще домой в деревню поперли!

— Вот так дела!

— А разве же могут дойтить по такой чертовой погоде?

— Нипочем не дойдут!

— Не дойдут, нет. То уж нам звестно! — сказал Микита Воловик.

— Заблудят, — поддержал его Петро.

— Замэрзнуть, — решил Бороздна, безнадежно махнув рукавицей.

Однако то самое, что попытались было сделать они день назад, делали вот другие, и уж не четверо, а почти целая рота. Это их очень взбодрило. Курбакин же толкнул Черногуза кулаком в ребро и сказал совсем радостно:

— Видал, как посыпались? И-идут себе, брат, никаких, потому что их цельная рота… А нас он, конечно, под замочек, как нас всего пять человек. Э-эх, не знали они, что мы здесь сидим, они бы и нас с собой взяли! С цельной ротой, брат, и командир полка ничего не сделает. Поди-ка, поори на них, — а они тебе сдачи!

— Замэрзнуть, — сказал Черногуз тем же тоном, что и Бороздна, но Курбакин ожесточился.

— Раз люди пошли, то, значит, должны дойтить куда надо! У них тогда здесь горит, понял? — ткнул он себя в грудь против сердца. — И никакой им ветер-мороз тогда не страшен. Понял?