Том 10. Преображение России

Дверь в родильное отделение приходилась как раз так, что до того закоулка, где лежала Нюра, надо было пройти Калугину, идущему вслед за Надей, не больше десятка шагов, но он был оглушен криками матерей и их новорожденных.

Еще не отгорело в нем то, о чем говорилось сегодня и в камере следователя, и на квартире, и даже на улице на пути сюда: гибель дредноута и в нем и около него нескольких сотен человек, не каких-нибудь, с улицы, первых попавшихся, а отборных, молодец к молодцу, с крутыми красными затылками, в бескозырках, лихо заломленных набок, с налитыми, тугими, широкими в запястьях руками; что ни спина, то сани, что ни грудь, то наковальня… Только что они были перед глазами — и на горящем корабле и в горящем море, но вот заступило их место другое.

Трудно было Калугину при беглом взгляде сосчитать этих матерей, подаривших Севастополю столько маленьких человечков, и трудно было отказаться от мелькнувшей мысли, что среди этих маленьких есть двое-трое, а может и больше, сыновей погибших матросов.

Его огромный букет приворожил глаза: на него смотрели притихнув, и это смутило Калугина.

— Вот здесь Нюра… И мальчик с нею, — таинственно сказала Надя, подведя его к перегородке.

Она отворила тонкую, из фанерки, дверь, и Калугин увидал Нюру. Нюра не спала, как он почему-то представлял себе, когда сюда шел. Она лежала на спине. Голова ее была высоко поднята на подушке, поставленной торчком и как-то боком. Свет на нее падал сверху: окно здесь было небольшое и выше, чем обыкновенно. Глянувшие на него глаза показались ему больше и ярче, чем были все последние дни, но они мелькнули только на момент, — их заслонила Надя, нагнувшаяся над сестрою.

Однако она тут же отступила, сказав:

— Вот, Миша!

В первый раз назвала так его она, но ему не пришлось остановиться на этом даже короткой мыслью: он бросился к Нюре, точно его толкнуло в спину, бросив около на пол свой букет.

Нюру не поразила его повязка на лице: ее предупредили об этом.

— Ну вот, Миша, теперь я уж мамаша твоего ребенка! — с усилием проговорила она и так тихо, что Калугин за шумом в общей палате еле ее расслышал.

— Я очень рад! Я очень рад! — говорил он, смотря на нее неотрывно.

— Увековечиться ты хотел, — вот! — И Нюра повела рукой и головой в ту сторону, где лежал ребенок, которого он даже и не заметил, входя.

Ребенок лежал на каком-то сундучке сиделки, к которому был придвинут чемодан Нюры. Сооружение это было покрыто чем-то белым и мягким, свисающим до пола. Ребенок лежал неподвижно, как кукла из воска, не имеющая ни рук, ни ног, — так его спеленали.

Эта безжизненность своего ребенка, которого Калугин, идя сюда, представлял открытоглазым и буйным, его испугала. Откачнувшись к Наде, он даже спросил ее на ухо, шепотом: «Жив ли?»

— Ну конечно! Какой вы глупый! — громко и весело ответила Надя и добавила: — Возьмите его на руки!

Калугин уже протянул было осторожно руки вниз, когда отворилась дверь комнатки и вошли Готовцев с Сыромолотовым, и Надя еле успела взять с пола букет георгин и положить его на сундучок.

— Ну вот, Алексей Фомич, поздравьте роженицу! — пропуская вперед Сыромолотова, сказал совсем интимным тоном Готовцев.

— Поздравляю, голубчик, поздравляю, молодчина этакая! — зарокотал Алексей Фомич, не решаясь поцеловать Нюру, а только касаясь своей бородою ее волос. И тут же: — А где же произведение вашего искусства, я что-то не вижу?

— Вот он! — отступив, открыла Надя младенца и взяла его на руки.

— Такой малютошный! — удивился Сыромолотов.

— Извини, не малютошный! Его взвешивали: десять фунтов!

— И даже в хлеб запекать его не надо будет, а?

— Как это в хлеб запекать?

— Ну, уж не знаю, как Гаврилу Романыча Державина запекали, когда он родился! Это я у Грота, его биографа, вычитал!

Готовцев же, не теряя времени, считал, держа в руке часы, пульс Нюры, и Нюра смотрела восторженно на этого спокойного человека, который умелыми опытными руками просто-напросто вскрыл ее, как запечатанный пакет, и вынул из нее ребенка, неспособного естественным путем появиться и начать жить вне ее.

— Прекрасно! — сказал Готовцев, отпуская ее руку и пряча часы. — Здесь у нас не совсем удобно вашей жене, — обратился он к Калугину, — но вот и некоторый плюс: у нее пока нет еще молока для ребенка, а здесь, в палате, имеется многомолочная родильница, и она его будет кормить, пока не выпишется.

Калугин хотел было произнести обычные слова благодарности, но не мог, спирало гортань, и он только пожал его руку.

Глава пятнадцатая

Букет георгин поставили в белый кувшин.

Две сиделки назначены были попеременно дежурить у Нюры.

Готовцев обнадежил Калугина, что не позже как через двенадцать дней он может уже взять жену и ребенка.

На обратном пути Надя уверяла Калугина:

— Михаил Петрович, имейте в виду: мальчик вышел вылитый вы, вылитый вы!

— А я, право, не разглядел, — конфузливо отзывался на это Калугин. — Главное, я ведь совсем не видел, какого цвета у него глаза.

— Потому что он спал, и хорошо делал… А глаза я видела вчера: ваши! Ваши!