Том 10. Публицистика (86)

Нужно найти сюжет. Удачно найденный сюжет организует, – иногда мгновенно, буквально в несколько секунд, будто капля какого-то едкого реактива, – все хаотическое нагромождение мыслей и наблюдений и знания.

Сюжет – это счастливое открытие, находка. Придумать его, сидя за столом в табачных облаках, устремясь точками зрачков на чернильницу, – нельзя. Сюжет всегда приходит из шума жизни, из живой борьбы сегодняшнего дня. Сюжет – это, не поймите меня вкривь и вкось, – это массовый анекдот, весь еще сырой и животрепетный. Он может еще и не облечься в словесную форму и не ходить из уст в уста. Но – сказанный – будет понят массами, он – ключ к раскрытию какого-то социального противоречия. Такова его природа. За ним писатель отправляется на охоту, – за этой пестрой птичкой счастливой удачи.

Сюжет, как всякий анекдот (опять подчеркиваю, – анекдот не как игра слов, но как предельный по лаконизму рассказ о столкновении фактов), не может мыслиться только как причина и следствие, действие и результат, сила, приложенная к данной среде, и вытекающие отсюда последствия и т. д. В сюжете всегда должна быть запятая и «но». К данной среде прикладывается сила, но возникает противосила и получается неожиданный (или заранее обреченный, роковой) результат. Элемент неожиданности, или – в другом случае – обреченности, и составляет соль анекдота – сюжета. На крайних полярных точках в искусстве неожиданность порождает комедию положений, обреченность – трагедию античную (борьбы героя за обреченный гибели класс) и трагедию предварения революции, обреченной на неудачу в данном этапе.

С этой пойманной пестрой птичкой – сюжетом писатель может расправиться разными способами, в зависимости от значимости сюжета и от величины материала, и, наконец, от самих внутренних свойств художника.

Сюжет можно запустить, как организующие дрожжи, в большой материал – эпопеи, романа, пьесы, повести. Сюжет можно использовать непосредственно в чистом виде, живописно рассказав его, выявив четко весь его социальный смысл.

В этом последнем случае получим новеллу – маленький рассказ. Молодые писатели часто относятся пренебрежительно к такой как будто малой форме. Действительно, во всемирной литературе девятнадцатый век дал много дурных примеров ложной новеллы. Это либо натуралистический отрывок, посоленный гуманитарной идейкой, гражданским негодованием, либо бесформенная лирика стихотворения в прозе, порождение помещичьей лени (молодые писатели часто пробуют силы в этой импотентно-мечтательной форме, я сам был грешен), либо урбанистические, индивидуалистические повестушки, пригодные разве для изучения гнилостных бактерий буржуазной культуры. Все эти примеры снижают значение новеллы.

Новелла возникла в средние века. Горожанин, зажатый в узких уличках бурга между католическим собором и замком феодала, сочинял ядовитые анекдотики, направленные жалом против церкви и феодала. Это были первые птички Ренессанса и буржуазных революций. Новеллисты Ренессанса придают этим анекдотам литературную форму. Семнадцатый век вливает в них горячую кровь жизни и политики. Они пышно расцветают в драматургию восемнадцатого века.

Новелла – труднейшая форма искусства. В большой повести можно «заговорить зубы» читателю превосходными описаниями, остроумными диалогами, – мало ли чем… Здесь же вы весь на ладони. Вы должны быть умны, вы должны быть значительны, – малая форма не освобождает вас от большого содержания. Вы должны быть лаконичны, как поэт в сонете, но лаконичность должна получаться от концентрации материала, от выбора только самого необходимого. Архитектонически новелла должна быть построена с запятой и «но». Должна быть законченным произведением. Новелла – лучшая школа для писателя.

Акакий Церетели (К столетию со дня рождения) *

Двадцать пять лет назад, в самый разгар империалистической войны, мне довелось быть свидетелем похорон Акакия Церетели. Я видел, как осиротелый грузинский народ прощался с любимым поэтом, лежавшим в хрустальном гробу, как он оплакивал этого удивительного человека, которого любили и знали даже в самых глухих селениях. Тогда я понял, чем был для своего народа Акакий Церетели.

Через шесть лет после его смерти рабочие и крестьяне Грузии вслед за своими русскими собратьями разорвали оковы. Слились воедино мечты лучших людей нашей многонациональной родины. Наша страна вышла на путь жизни, силы и творчества. Сбылось пророчество Акакия Церетели, который еще в 1881 году говорил:

Я вижу, словно с вышки башенной,
Родную землю разукрашенной.
Я вижу рай, – кусты жасминные,
Я слышу песни соловьиные.

И шепчут звезды, в небе плавая:

«Свободен край, покрытый славою,
Дороги горя ныне пройдены,
Заре открыты двери родины».